Июльское солнце палило немилосердно, воздух был неподвижен, словно сама природа затаила дыхание в ожидании решительных событий. Что-то неуловимое носилось и в атмосфере городов, через которые мы проезжали. На улицах собирались кучки людей. Они украдкой поглядывали на нас, когда мы проезжали мимо. Некоторые городки выглядели опустевшими, но мне чудилось, что из-за закрытых окон домов за нами наблюдают.
— Такое впечатление, что все как-то странно изменилось, — обратилась я к слуге. Он ответил, что ничего не замечает.
Мы прибыли в Эвре, и я вспомнила, как в свой первый приезд во Францию мы с отцом останавливались здесь. Теперь все выглядело иначе. В городке царил дух молчаливой враждебности, тот самый, который я уже почувствовала в городах и деревнях, через которые мы проезжали.
Я вздохнула с облегчением, когда, наконец, показался замок. Пришпорив коня, я въехала во двор. Один из слуг принял его, а я поспешила в замок. Лизетта, которая, должно быть, следила за дорогой из окна, тут же сбежала в холл.
— Лизетта! — воскликнула я.
— Итак, ты приехала, Лотти.
— Я хочу сейчас же повидать отца. Пристально взглянув на меня, она покачала головой.
— Что ты хочешь сказать? — быстро спросила я.
— Его похоронили неделю назад. Он умер на следующий день после того, как я послала тебе письмо.
— Умер! Отец! Это невозможно.
— Да, — ответила она, — он был тяжело болен. Врачи сказали ему об этом.
— Когда? — воскликнула я. — Когда врачи сообщили ему об этом?
— Давно. До вашего отъезда.
— Тогда почему же?..
— Должно быть, он хотел, чтобы вы уехали. Я села за большой дубовый стол и уставилась невидящим взглядом в высокое узкое окно. Теперь я все поняла. Он давно знал, что серьезно болен, и именно поэтому настоял на нашей поездке в Англию. Отец вообще не собирался ехать со мной, но все время говорил, что поедет, только для того, чтобы заставить меня завершить подготовку к отъезду, и лишь в самый последний момент признался, что не может сопровождать нас.
— Мне не следовало уезжать, — произнесла я. Лизетта пожала плечами и слегка склонилась над столом, поглядывая на меня. Если бы я не была настолько ошеломлена, я наверняка заметила бы изменения в ее отношении ко мне. Но я была слишком поражена происшедшим, слишком подавлена обрушившимся на меня горем.
Я пошла в спальню отца. Лизетта последовала за мной. Полог был отдернут, открывая пустую кровать. Я встала возле нее на колени и закрыла лицо руками.
Лизетта стояла рядом.
— Это бесполезно, — сказала она. — Его больше нет. Я прошлась по комнатам. Пусто. Затем направилась в церковь и примыкающий к ней мавзолей. Там стояло его надгробие. «Жерар, граф д'Обинье. 1727 — 1789».
— Это произошло слишком быстро, — пробормотала я и увидела, что Лизетта стоит сзади.
— Ты отсутствовала довольно долго, — напомнила она мне.
— Мне следовало сообщить обо всем.
— Он не позволял. Только тогда, когда он уже был не в состоянии приказывать, не мог запретить послать за тобой, я решила поступить так, как считала нужным.
Я отправилась в свою комнату. Она последовала за мной. И тогда я заметила, что она изменилась. Все изменилось. Я не могла понять Лизетту. Она не выглядела несчастной. В ней появилась какая-то скрытность. Мне трудно выразить этого словами. Как будто она втайне чему-то радовалась.
«Мне все это кажется, — подумала я. — Я еще не оправилась от потрясения».
— Лизетта, — сказала я, — я хочу побыть одна. Она заколебалась, и на секунду мне показалось, что она откажется оставить меня. Затем она повернулась и вышла.
Я лежала в постели и не могла уснуть. Ночь была жаркой… душной. Я думала об отце — мысли о нем не оставляли меня с того момента, как я узнала, что он болен и нуждается во мне.
Ну зачем я уехала! Почему не догадалась? Ведь я же видела, что он как-то внезапно постарел. Я объясняла это переживаниями по поводу смерти моей матери. В общем-то, я чувствовала, что, потеряв ее, отец потерял желание жить. И все это время он прекрасно знал, как серьезно болен, и все же стремился отправить меня в Англию… выдать замуж за Дикона. Он был встревожен событиями в стране и хотел, чтобы я нашла безопасное убежище за ее пределами.
Я вспоминала как была счастлива в Эверсли — прогулки верхом, пешие прогулки, словесные стычки с Диконом… как я всем этим наслаждалась: и все это время отец был здесь… умирал в одиночестве.
Дверь неожиданно открылась, и я, подскочив от испуга в кровати, увидела скользнувшую в комнату Лизетту. Чувствовалось, что она с трудом подавляет возбуждение.
— Я не слышала стука, — сказала я.
— Я не стучалась, — ответила она. — Это произошло. Наконец это случилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Я только что получила известие. Ты не слышала шум во дворе?
— Нет. Кто…
— Новости, — взволнованно произнесла Лизетта. — Новости из Парижа. Толпы народа вышли на улицы, и лавочники баррикадируются в своих лавках.
— Опять беспорядки! — воскликнула я. Ее глаза сверкали.
— В садах Пале-Рояля выступают великие люди. Демулен, Дантон. И другие.
— Кто они? — спросила я.
Она, не отвечая, продолжала:
— Они носят цвета герцога Орлеанского… красный, белый и синий… Но послушай, Лотти, самую главную новость. Народ взял Бастилию. Они убили коменданта де Лони и ворвались в тюрьму с его головой, насаженной на пику. Они освободили заключенных…
— Ах, Лизетта, что это значит? Эти беспорядки… И вновь многозначительная улыбка.
— Я думаю, — медленно произнесла она, — это значит, что началась революция.
Время до наступления утра тянулось невыносимо долго. Я сидела возле окна, ожидая сама не знаю чего. Вид из окна был такой же, как всегда, — тихий и мирный. На рассвете замок проснулся. Я слышала, как возбужденно переговаривались слуги. Они кричали, смеялись, и я понимала, что они обсуждают события в Париже.
В течение всего дня мы ждали новых сообщений. Люди стали вести себя по-иному. Похоже, они тайком наблюдали за нами и, казалось, втайне чему-то радовались.