Я сидела на лавочке с видом на Алый Остров, когда ко мне подсел этот вавилонянин.
— Не странно ли, — без «здравстуйте» промолвил он, — видеть гиперборейца, который принял даруемое нашей эпохой техническое бессмертие, в то время как гиперборейские боги, которым он предан, каждый по-своему поддались смерти? Кажется, это парадокс.
— Нет. Это непонимание смысла жертвы, — ответила я. — С Вашей стороны. Неру, Ран и Андрей умерли не ради красивой смерти для самих себя, а ради жизни для многих. Один человек умирает — многие люди живут. Это добрый обмен.
— И всё же — смерть! From the dark heart the rider came, him followed the night, but under early morning's ray he fell apart and died…
— He came alive again before the end of day, — сказала я. — Андрей жив.
— Вы знаете, я одного никак не пойму, может быть, Вы мне объясните. Какой смысл в этом воскрешении для нас? Я понимаю, какой смысл христиане вкладывают в воскрешение Христа. Я не принимаю этого, но мне это ясно. А что значит для меня в рамках Вашего мифа тот факт, что Андрей восстал из мёртвых? Когда я пытаюсь принять это всерьёз, оно у меня вызывает нехорошие чувства — хмурую зависть… Я даже не понимаю, как он это сделал. Разве я мог бы повторить этот трюк?
— Да. Вы призваны именно повторить этот трюк. Если один человек смог попрать зло и смерть усилием воли, это могут все люди. Ведь все мы созданы одним Творцом по одной мерке — по мерке его самого. Вот в чём суть дела. Независимо от того, буквально или нет Вы понимаете наш миф, смысл его в том, что мы можем выдюжить против несправедливости, зла и смерти, если приложим к этому все свои силы. Направленность человеческой воли решает всё.
— Ага! — сказал вавилонянин, подавая мне фотографию какого-то явно пришибленного человека. — Ясно. Каждый человек должен вытащить себя за волосы из того болота, в котором сидит. Вытащить усилием воли. Посмотрите на эту фотографию, Джейн Делавэр. Этого человека, Фернана Туолу, мы вынули живым из корабля римской Инквизиции. Лучше бы мы его угрохали вместе с этим кораблём. Потому что тело-то мы вылечили, а рассудок исцелить не можем. Нельзя исцелить то, что раздроблено на мелкие части. Врачи ему помочь не могут, они его не достигают. Там просто некого достигать! Так вот Ваша теория о воле — она касается Туолы?
— Чего Вы от меня хотите?
— Чтобы Вы оглянулись вокруг, Джейн, и представили себе, что будет, если Pax Romana наберёт силу и явится в Ваш дом. Если сейчас, в этот самый момент гиты ударят по Хориву с орбиты, сколько у Вас останется времени на Ваше усилие воли? Или Вы собираетесь предпринимать его посмертно?
— Если бы да кабы, — сказала я. — А впрочем, можно и посмертно.
Он радостно хихикнул.
— Ага! Значит, о Туоле можно забыть? В смысле, не беспокоиться. Он сам исцелит себя, когда помрёт? Да? Но боюсь, что в гробу не наступает исцеления, Джейн. В гробу гниют. Поверьте мне, я видел содержимое гробов.
— В самом деле? Ну ладно. Пусть это так — для Вас. Гниют. Так Вам чего?
— Мне — только Вас, Джейн Грэй. В данный момент Вы совершенно зря теряете время. Ваше место — в армии Вавилона. Мы видим Вас преподавателем тактики боя в школе звёздной пехоты в Бейджине. Ваш опыт нужен; можно сказать, жизненно необходим.
— Вот куда Вы так долго шли. Зря. Надо было Вам сразу делать мне предложение, а не углубляться в теологию, в которой Вы всё равно ни хрена не смыслите, и не трепать языком веру, к которой Вы равнодушны.
— Я просто хотел и хочу быть уверен, что Вы будете служить правому делу из правильных побуждений. Вы должны служить ради живых людей, таких, как Туола — ради того, чтобы ни с кем больше не случалось того, что случилось с ним — а не ради сомнительного долга перед богами, которые мстительны и беспощадны и вообще не существуют.
— Почему Вы так уверены, что я приму Ваше предложение после всего, что Вы здесь сказали?
— Боюсь, это не совсем предложение, Джейн.
И он подал мне гербовую бумагу.
— Этот приказ о призыве, — сказал вавилонянин, — подписан, как видите, вашим Генеральным Секретарём. Пожалуйста, проверьте это по известным Вам каналам.