Выбрать главу

Южный вечер наступает мгновенно. Казалось, только что было светло, и вот уже тьма. Валя сняла с электроплитки готовую картошку, накрыла кастрюлю двумя полотенцами, чтобы не остывала, и вышла на улицу посмотреть, не идут ли родители. Город был тёмным. Почти совсем. На улицах не зажглись фонари, погасли обычно светившиеся вывески на магазинах. Мимо прогромыхал трамвай, в окнах которого тускло мерцал приглушённый свет, хотя пассажиры там сидели. Фары трамваев и машин были прикрыты сверху чёрными козырьками, так что слабый луч шёл только вниз и еле-еле освещал дорогу. Едва Валя дошла до угла дома, как на неё налетела девушка в белой куртке со светящимся значком на груди.

— Ты что тут стоишь?! Тебя же не видно совсем! Ой, ну вот ещё одни светомаскировку нарушают!

Девушка бросилась к освещённому окну и принялась стучать по раме.

— Это наше окно, — подошла следом Валя. — А в чём дело?

— Как «в чём дело»? Ты с луны свалилась? Приказ о соблюдении светомаскировки в прифронтовом городе… Не знаешь, что ли? По радио объявляли. А взрослые у тебя дома?

— Не знаю, не слышала. А взрослых нет никого, папа и мама на работе ещё… Ой! — До Вали вдруг дошло, что сказала девушка. — Это мы — прифронтовой город? Как это?

— Как-как… Севастополь бомбили, а мы недалеко. И указ о введении военного положения по всему Крыму сегодня объявили. Вот тебе и прифронтовой… — Девушка на секунду умолкла. Присмотрелась к Вале при свете, падавшем из окна. — А ты не в третьей школе учишься? Я тебя вроде раньше видела.

— Ага, в третьей. Шестой класс закончила. Я тебя тоже видела. Ты вроде в старшей ступени?

— Да, в десятый перешла. Ну вот что. Иди домой да выключи все лампы. По радио приказ ещё будут повторять сегодня. Слушай. А пока сиди в темноте, либо плотно занавесь окно шторами, или одеялом, или чем получится. А взрослые придут, сделаете как положено. Им уже точно сообщили, что надо делать. Да быстро давай!

Строгая девушка (Наташа — вспомнила вдруг Валя имя этой невысокой, темноволосой, по-модному стриженной девушки) убежала, и уже издали слышалось: «Вас видно, закройте плотнее!»

Ошарашенная Валя побежала домой гасить свет, а в голове, словно частый пульс, бились слова «прифронтовой город, прифронтовой город, при-фрон-то-вой». В темноте пустой квартиры, где гулко и сурово звучала по радио вечерняя сводка с фронта, было тревожно и страшно. Так страшно, что Валю накрыл озноб. Девочка схватила большой мамин платок и, закутавшись в него, забралась с ногами на кровать. Неизвестно, сколько она сидела так, слушая радио и не особенно вникая в то, что оно говорит. Первым пришёл отец.

— Умница, — сказал он, обняв во тьме бросившуюся к нему Валю. — Умница. Свет погасила. Картошкой горячей так вкусно пахнет… Ну что ты… прямо дрожишь вся… Чего испугалась?

— Пап, правда фронт рядом?

— Ну не рядом ещё. Просто военное положение объявлено по всей республике, потому что фашисты бомбили Севастополь. Вот и велят ввести затемнение, чтобы не привлекать внимания самолётов. А мама где?

— На работе ещё. Она сказала, у них после смены какое-то собрание будет и чтобы я шла домой. А то она, наверное, поздно освободится. Сколько может идти собрание? Почему её нет так долго?

— Собрания бывают и долгими. И потом, в санатории тоже светомаскировка нужна. Кому же её делать? У них ведь дети больные, в темноте их не оставишь.

За разговором отец, всё ещё держа Валю за руку, прошёл в комнату, взял с кровати покрывало и направился в кухню.

— Валюш, кончай бояться. Давай делом займёмся. Найди-ка мне молоток и гвозди. Они в нижнем ящике в прихожей. Только свет не зажигай.

Пока Валя на ощупь искала молоток, отец снял с подоконника горшки с цветами и банки и взгромоздился на подоконник.

— Нашла? Ну молодец. Тащи сюда. — Папа уже приладил покрывало и, постукивая молотком по раме, продолжал: — Сейчас… организуем маскировку… зажжём свет… Занавесочки-то у нас ситцевые… не закрывают ничего… Вот и славно. Включай.

В привычном свете лампы под жёлтым шёлковым абажуром с вышитыми цветами кухня стала родной и уютной. Валя посмотрела на часы. Девять тридцать. Ни мамы, ни Мишки. Отец увидел Мишину записку.

— Не знаешь, что за дела у него?

— Не знаю. Я с ним не виделась. Да и разве он мне скажет?

— А вот, наверное, и он! — Фёдор Иванович обернулся на звук открываемой двери. — Привет, сын! Ты где ходишь? Мы волнуемся.