— Ступайте, Уваров. — кивает Мария Сергеевна, не отрываясь от лицезрения заснеженного поля: — Ступайте. Принимайте дела. И, да. Цветкову я вывела из состава роты, она теперь твой личный адъютант.
— Так точно! — и я удаляюсь, не совсем уверенный что она заметила мое отбытие. На полпути к лагерю ко мне присоединяется Цветкова.
— Вы теперь на майорской должности и у вас есть личный адъютант! — расцветает она: — И это я! Я все слышала!
— Раз уж ты все слышала, значит повторять не надо, — говорю я: — и то плюс. Веди меня.
— Куда?
— Как куда? Дела принимать. Где тут штабная палатка?
— А. Вы опять не помните. У лагерей всегда одна и та же архитектура, как в Римской армии, одни и те же улицы. Штабная — в самом центре, на пересечении Долготы и Широты, — поясняет валькирия: — но я вас проведу. Следуйте за мной — и она ускоряет шаг. Я иду за ней и любуюсь ее ладной фигуркой, тем, как похрустывают свежим снежком ее сапожки, как плавно ходит из стороны в сторону… ее шинель, которая обтягивает приятные взгляду округлости ниже талии.
— Что там с господином Малютиным? — справляюсь я по дороге.
— Он… он все еще болен! Нельзя его сейчас бить! — поворачивается ко мне Цветкова: — У него рука отрастает!
— Да кто его бить собирался… — ворчу я: — нужен он мне больно. Не помер и ладно…
— Не надо его убивать, у него откат. Трое суток убивать нельзя, это уголовное преступление — в откат человека убить. — предупреждает меня валькирия: — И вообще, церковь Святой Елены считает, что дуэли — это грех. Потакание гордыне человеческой и все такое. Покаялись бы вы, Вашблагородие, ведь Андрей Евграфович не со зла…
— Не собираюсь я его убивать. Это он у нас рвался на дуэль. Мне главное, чтобы тебя не обижал.
— Так Андрей Евграфович причину имеет, — грустно говорит валькирия: — у него чувства романтические были к избраннице, а та в церковь Святой Елены ушла, да в валькирии перекинулась… вот он в каждой из нас ее и видит. Оттого и злится.
— Но ты-то тут при чем? И почему ты должна это терпеть? — не понимаю я.
— Так ведь не только у Малютина возлюбленная в валькирии ушла. Много у кого… дочери, жены, матери. — вздыхает валькирия Цветкова: — Мы, валькирии между собой давно решили, что все эти люди — наша семья. И… если кому матери не хватает, дочери или там друга — мы стараемся, чтобы не совсем пусто у них на душе было. Да и нам веселее — как будто есть семья… наша общая. Кому денежку занесем, да сладостей купим, с кем поговорим на крылечке, все легче на душе-то… вот только возлюбленных мы заменить не можем… непорочна суть валькирий. Оттого-то господин Малютин и серчает… принять не может. А мы… мы что… нам все равно. Брань на вороту не виснет, а рукам он воли не дает. И… все-таки грустно конечно. Неплохой он человек, только покалеченный любовью своей…
— Вы, прошу прощения у дам, все-таки дуры романтические. — откликаюсь я и у Цветковой аж шаг сбивается, она запинается и оборачивается с широко открытыми глазами.
— Да, именно вы, сударыня и все ваши валькирии. — говорю я: — Видел я такое, да. Что это за коленкор — если человек от любви страдает, то ему все простительно? Что за бред? А если бы у него геморрой вылез и он ругался бы как сапожник на вас? Какая разница из-за чего у него страдания? Держи себя в руках и не позволяй себе срываться на людях, которые к твоей личной беде отношения не имеют! Мужчина ты в конце концов или нет.
— Но любовь! — начинает было валькирия Цветкова и я прерываю ее.
— Любовь-шмубовь. Нет никакой любви. Вот дружба есть, товарищество, партнерство даже. А ваша любовь, ревность и прочие страсти — это у нас исключительно гормональное и на сексе основывается — со стороны мужчин. А так как секс вам не доступен, девушки вы непорочные, то и знать об этой стороне жизни ничего не знаете, так?
— Ну… да, но…
— А я — знаю. Потому как эксперт в этой области говорю с высоты стажа и многолетнего опыта — у господина Малютина затык на своей исключительности и комплекс неполноценности. А еще мелкий и злобный зверек и как только у него откат пройдет — я ему такую оплеуху вкачу, что он в завтрашний день влетит.