Сажусь на кровати и оглядываюсь. Нужно что-то, на чем я могу проверить свою силу… вернее — степень управления ею. Как назло, на глаза ничего не попадается, все что есть в палатке — вещи нужные, необходимые, да и немного их — чайник, который Пахом принес, металлический котелок, две миски, ложки, у моей кровати — кавалерийская сабля в ножнах, с опечатанным эфесом — я не шучу, сургучная печать, витая веревочка через эфес и печать сбоку — чтобы извлечь клинок из ножен нельзя было. Кобура с пистолетом, тоже опечатанная — как же, я же под домашним арестом, нельзя мне оружие вынимать, то есть изъять у меня не изъяли, но печати поставили. И почему просто слово не взяли? Кроме оружия — шинель, фуражка, сапоги, печка-буржуйка, а вот дров нет, я бы полено использовал, но все уже заброшено в топку. Вообще, классика жанра, пойду на деревьях силушку богатырскую проверять… а пока…
Беру в руку ложку. Верчу ее. Ничего, ложка как ложка, ел я ею только что. Пытаюсь согнуть ее двумя пальцами. Не сгибается… а что если так? Ложка легко складывается пополам. Ага. Вот и ответ. В обычном своем состоянии я — нормален. Но нужен эксперимент натурный, в обратную сторону, как именно сознательно Дар включать и… каковы его пределы. Я одеваюсь, подпоясываюсь ремнем, саблю и пистолет не беру, зачем они мне. Напяливаю фуражку, проверяю что кокарда установлена ровно посредине лба и выхожу из палатки. Натыкаюсь на Пахома, который уже тащит ужин в таком же жестяном котелке.
— Вашблагородие! — сияет он: — Извольте откушать! Кира Ромашкина из второй роты готовила! Оно конечно, не какие-нибудь разносолы да деликатесы, но кушать надо! Каша, с мясом. Охотничьи партии с добычей вернулись, мяса много, на всех хватает.
— Спасибо, Пахом. — благодарю его я: — Поставь в моей палатке. Мне надо одну теорию проверить.
— Оно конечно так, да только теориями сыт не будешь, — вздыхает Пахом: — остынет же.
— Я недолго, — уверяю его я: — а там дрова кончились.
— Ох ты! Сейчас принесу дровишек, ох ты ж беда какая. А все этот гусар, вечно он вас с панталыку сбивает… — ворчит себе под нос Пахом, проходя в палатку. Проследив его взглядом, я иду по палаточному лагерю. Сегодня он еще более обжитый чем вчера — быт налаживается, бодро стучат топоры, где-то что-то строят, по центральной улице неторопливо, иноходью следует тройка гусар верхом в форме лейб-гвардейского полка. Что удивительно — нигде не вижу валькирий. У палатки неподалеку — стоит полковник Мещерская и курит свою трубку, сложив руки на груди. Увидев меня — машет рукой, мол подойди, Уваров.
— Полковник? — говорю я, приблизившись.
— Уваров. Ты куда направился? — спрашивает она: — Твой друг гусар на кухне вон, пытается с поварихой подружиться.
— Я… теорию одну проверить, — признаюсь я: — насчет своего Родового Дара.
— Теорию? Ну давай я с тобой пройдусь… что у тебя за теория? Погоди-ка… — она вынимает трубку изо рта, передает ее мне — я принимаю ее, не понимая в чем дело. Трубка оказывается неожиданно тяжелой для такого небольшого предмета, легкий дымок идет из чаши. Полковник вкладывает два пальца в рот и оглушительно свистит. Лошадь под проезжающим мимо гусаром — встает на дыбы и ему приходится приложить усилия, чтобы удержаться верхом. Наконец она опускает передние ноги и нервно всхрапывает, косясь на нас своим глазом.
— Корнет! — кричит Мария Сергеевна: — Я с лейтенантом пройдусь! Конвой обеспечите?
— Никак нет, гвардии полковник! — отвечает молодой гусар: — Приказ вас не конвоировать. Велено не препятствовать вашему передвижению ни в лагере, ни за его пределами. Потому как вы же слово дали.
— Мерзавцы гусары, — фыркает Мария Сергеевна, складывая руки на груди: — совсем меня не боитесь?
— Никак нет, гвардии полковник, боимся! — козыряет корнет, и улыбка сверкает на его лице: — Вы же та самая Мещерская, которая с нашим Стариком на дуэли сошлась! И вничью свела! Еще как вас боимся!