— Мыши не вешаются. — закатывает глаза валькирия: — что ты мне нервы делаешь, Пахом? Никто твоего барина не обидит, знаем мы что он для нас сделал, и первая же палатка… ну или там если домик успеют поставить — его будет.
— У вас в хозяйстве — повесятся — уверенно говорит Пахом: — от тоски. Потому как герой Восточного Фронтира вынужден портянки какого-то хунхуза нюхать в общей палатке! Как такое возможно⁈ А вдруг у него Родовой Дар от этого запаха пройдет? Вон, года два назад привезли хунхузы христианского ребенка, который в темноте с ними рос, так тот и спать не мог, пока рядом портянки не повесят вонючие, потому что нехристи — они пахнут по-особому. Был один ученый аптекарь из Нерчинска, так тот так и сказал — что дескать не просто так нехристи так пахнут, они, бусурмане таким вот образом — русский дух выветривают. Магия пропадает, вера в государя-императора сразу шататься начинает и за тобой сибиля приходят. Так вот они одним запахом своим разлад да террор в государстве расейском творят. А что? Пахнуть всякий может, дело нехитрое да неподсудное, чего ты ему предъявишь? Ничего. Вот они и пахнут.
— Давай мы оттуда хунхуза отселим — предлагает валькирия: — если жалобы на запах. Как раз мужики за лагерем на кромке леса — большой шалаш поставили, есть куда.
— Дык не получится — разводит руками Пахом: — он же магический. Благородный. Как его да к мужикам… негоже.
— Точно — прикусывает ноготь большого пальца валькирия: — Ай, да черт с тобой, вселяем господина лейтенанта в палатку номер двенадцать по Широте. Только ты уж подожди пока сейф с артефактами вынесут… мы его в своем расположении поставим.
— Так а чего его выносить? — резонно замечает Пахом: — он широкий и крышка плоская, как раз вместо стола и будет… а за ним сидучи, можно и чайку попить и баранок покушать. И под охраной ваш сундук сразу будет, потому как кто осмелится артефакты оттуда стащить, когда Герой Фронтира за ним чай пьет? Маг Высшего Ранга!
— Ты что несешь⁈ — хлопает ладонью по столу валькирия: — это же сейф с артефактами! И вообще, откуда ты знаешь, что он пустой? Эти сведения засекречены!
— Да все об этом знают — пожимает плечами Пахом: — чего уж тут…
— Так. — валькирия закрывает глаза и два раза — вдыхает-выдыхает. Открывает глаза и совсем другим голосом говорит: — Пахом. Пшел отсюда вон, пока я тебя за шкирку не выкинула! У меня дел не переделать, я вынуждена была отдыхающую смену на охоту послать, потому что мяса нет, одни крупы из припасов… у меня среди гражданских два ребенка на грудном вскармливании, у меня какой-то урод из плотников — вздумал к вдове приставать, и куда-то пропала половина запасов спирта. У меня тут гуманитарная катастрофа на руках, если армейские завтра не прибудут — жрать людям нечего будет. А ты со своей палаткой! Чего тебе еще надо, упырь ты, бога не боящийся? Вот тебе палатка, заселяйтесь, тащи вещи своего барина, только голову мне не морочь!
— Вот уж спасибо, барышня! Вот уж благодарствую вас от всего сердца! — вскакивает с места Пахом и ломает шапку в руках, выказывая вежество: — обязательно скажу Владимиру Григорьевичу, что вы мне помогли!
— Скажешь? Тогда запомни — валькирия Светлая Татьяна, вторая рота. — говорит она: — точно запомни и скажи.
— Как не сказать — обязательно скажу. — кивает Пахом: — а ежели сундук оставите, так и два раза…
— Все! Вон! Чтобы духу твоего тут не было! — хлопает по столу валькирия и тот ощутимо прогибается под ее ладонью: — клянусь Святой Еленой, если ты сейчас… — она ищет что-то на столе, находит чернильницу и замахивается ею. Пахом пригибает голову и выскакивает из палатки, по пути успев еще раз поблагодарить и уверить что никогда сам не забудет доброты душевной валькирии Светлой и все Владимиру Григорьевичу расскажет, непременно.
— Пахом! — окликнул его молодой парень, одетый в серую шинель без опознавательных знаков: — здоров будь! Ты откуда?
— О. Сенька. И тебе здравствовать — кивнул Пахом: — да с палатками разбирался. Вечно у барышень бардак, сами не знают, что творят, курицы благоверные. Только и умеют, что Святой Еленой ругаться и чернильницами бросаться. Вот потому над ними всегда надо мужика ставить, иначе они кто в лес, кто по дрова.
— Так они ж валькирии — моргает Сенька: — монашки. Зачем им мужик?
— Молодой ты, да ранний еще. Мужик бабе завсегда нужен. Может не для греха и непотребностей каких… а чтобы был. Баба — она все равно баба, даже если магией владеет и из винтовки стреляет… все одно внутри она отличается. Учение господина Фреда читал?
— Неа, я читать не умею. А кто такой господин Фрейд?
— Темнота ты. — вздыхает Пахом: — надо бы тебе меньше на девок таращиться, а больше жизни учиться. Ты куда пошел?
— На кухню. Говорят, работники там нужны, а кто работает — тех и кормят. — отвечает Сенька, разводя руками: — военных, само собой, магов и благородных — тех на довольствие поставили, а мы — как хочешь. А у меня со вчерашнего дня живот сводит, жрать хочу.
— На вот — Пахом находит за пазухой каменную баранку и протягивает Сеньке: — только не кусай со всей силы, зубы сломаешь.
— Благодарствую! — Сенька ловко выхватывает баранку и начинает ее грызть, игнорируя замечание Пахома. Тот только глаза закатил.
— Ладно — сказал он: — пошли к кухне вместе. А по дороге я тебе расскажу, что господин Фрейд про таких как ты думает…
— А?
— Ничего хорошего. Ты у нас застрял на оральной стадии — сообщает Пахом Сеньке, который пытается справится с засохшей баранкой: — тебе лишь бы пожрать.
— Неправда — обижается Сенька и даже баранку изо рта вынимает: — я еще выпить не дурак. И… вот к какой-нибудь девке гулящей под бок закатиться… да нету тут никого с нашего ряду. Хотя вон, у мастерового вдова образовалась… но она пока только плачет… да и жалко ее — как она без мужа то… двое деток остались.
— И мысли твои все вокруг пожрать-выпить-переспать. — поднимает палец Пахом: — сие есть суета сует и всяческая суета. О духовном думать надо, так господин Фрейд учит.
— Ну так какое тут духовное, когда пузо от голода сводит — снова засовывает баранку в рот Сенька и пытается разгрызть: —… ай! Зуб!
— Жадничать меньше надо. Слюной сперва размочи, а потом — кусай — советует Пахом: — ты так скоро совсем беззубый будешь.
— Ничо — отвечает Сенька: — ежели к валькириям прийти и лицо пожалостливее сделать, да сказать, что матушка у тебя к Святой Елене ушла — завсегда полечат. Я уже второй раз так.
— Бесстыдник ты. У барышень своих дел хватает, а ты к ним зубы свои лечить шастаешь, от дела отвлекаешь. Почитай — государственная измена. Отвлекать ресурсы Императора и Ордена Святой Елены на то, чтобы у тебя рот щербатым не был.
— Дык… они сами же…
— Вот скажу валькириям, что ты свою мамку вовсе не помнишь…
— Дык могло же так быть! Пахом Дмитриевич!
— Да ладно, шуткую я с тобой, не боись. А то глаза сразу выпучил…
— Пахом Дмитриевич!
— На кухню иди. И смотри — если что, то порцию для Владимира Григорьевича побольше делай, он когда не поест путем — серчает, а ты видел, что бывает, когда он серчает? Там на поле — тварей под две сотни лежит, пополам разорванных. Что ему одного такого как ты порвать?
— Я… Пахом Дмитриевич!
— Что Пахом Дмитриевич? Я почитай уже тридцать шесть лет как Пахом Дмитриевич, а ты не дорос еще. Смотри у меня — грозит ему пальцем Пахом: — будешь к святым девам-воительницам так относиться — нос у тебя сгниет и отпадет.
— Дык я только ж с хорошей стороны!
— А видел, что с господином Малютиным вышло? Ну, тот что «Пламенный Клинок»?
— Тот, что в прошлом году чиновника поджаривал полдня? Так он только для благородных «Пламенный Клинок», а для наших — «Мясник». Руки у него нет, видел я…
— Вот он. Изволил сей господин неуважительно о валькирии высказаться в присутствии молодого барина. Так тот его на дуэль вызвал, а потом… оторвал ему руку и ему же в задницу затолкал.
— Что? Святая Наталья Великомученица!
— От того тот и ходит как будто аршин проглотил — вытянувшись. — наклонившись к Сеньке говорит Пахом: — ему сейчас руку вырастят… а ту, что в нем — вытащить пока не могут. И если молодой барин так с магом шестого ранга поступил, то что ты думаешь тебе будет, как он узнает что ты валькирий обманываешь?