Санъяра продолжала молча смотреть на собеседника, одновременно желая и не желая признаваться, что он абсолютно прав.
— Я занималась не их боевыми техниками, — наконец тихо отозвалась она. — А историей падения зиккурата.
— Вам так нравится причинять себе боль?
Санъяра вздрогнула, как громом поражённая этим откровенным и внезапным вопросом.
— Песнь Смерти, — коротко и напряжённо отчеканила она. — Это вечная боль. Талах-ар не понять, что значит всегда чувствовать её внутри себя. Нас, детей храма Свинцовых Волн, не пугает близость разрушения.
— Какие ответы вы искали в этой истории? — тихо спросил он.
— Вы правы, — после долгого молчания откликнулась Санъяра. — Я искала их ошибки. Не знаю, разочарует ли вас мой ответ или, напротив, обрадует, но в вашей технике я ошибок не заметила. Ваш танец был совершенен — даже по меркам моего зиккурата. Странно представить, что учёный может настолько ясно разобраться в духе наших учений. Пусть и древних.
— Некоторые считают, что прежде касты отстояли не так далеко друг от друга.
— Вы тоже думаете, что дело в этом?
— Нет, — Наран задумался или, по крайней мере, сделал вид, что размышляет. — Возможно, в моей программе изначально были допущены ошибки, — наконец очень медленно, как будто бы нехотя произнёс он. — А может быть, замысел Предков слишком сложен, чтобы я мог его понять. Но меня всегда привлекали тайны других каст. В том числе тайны касты Катар.
— Это нормально, — вздохнула Санъяра и, отвернувшись, двинулась в сторону моря. Она не сомневалась, что Наран последует её примеру. — Талах-ар всегда волнуют бесполезные и далёкие от жизни вещи.
— А вы считаете, что волноваться надо только о насущном?
Санъяра молчала. Она знала, что Райере не одобрил бы её мыслей на этот счёт, и не хотела демонстрировать чужаку, как плохо намэ её обучил.
— Только звери ограничивают своё сознание едой, безопасностью, и сном, — ответил Наран на собственный вопрос. — Разумных отличает способность мыслить абстрактно и действовать без необходимости.
— Ваши мысли кажутся мне нетипичными для талах-ар, — призналась Санъяра. — Кто был вашим учителем?
Наран никак не отреагировал на последние слова.
— Вы хотели бы их обсудить? — вместо этого спросил он.
Санъяра остановилась и развернулась к нему лицом, по-новому внимательно вгляделась в правильные и мягкие черты. Каждый взгляд на него обдавал её лёгким летним ветерком и каждый был как будто бы первым. И сколько она не смотрела на нового знакомого, ей всё время казалось, что нечто ускользает от её внимания — но она никак не могла понять, что.
— Допустим, — призналась она. — Что мешает нам сделать это сейчас?
— Всего лишь то, что я должен обсудить с наставником продолжение дня. Но я очень не хочу обрывать наш разговор. Мы улетаем завтра ночью. Но мы с вами могли бы ещё раз встретиться до тех пор. Когда Водопадов коснётся закат.
Санъяра колебалась. Этот вечер она собиралась провести с Райере, как и большинство других вечеров. Обучение этого не требовало, но она с удовольствием приходила к нему лишний раз, чтобы услышать разъяснение непонятного катрана или выслушать устный рассказ.
— Почему завтра? — спросила она, внезапно осознав смысл его слов. — Фестиваль продлится ещё три дня.
— Боюсь, что в храме Золотого Ока нас ждут дела, — почему-то Наран опустил взгляд и ощущение неуловимой неправильности усилилось.
— Хорошо. Тогда завтра на закате. Там, где озера касается вода.
2
Разговор оставил о себе странные впечатления. Санъяра давно уже не была простой ученицей и много времени проводила с гостями намэ Райере, присутствовала при встречах и просто общалась с посетителями зиккурата. Она не занимала при нём какой-то особой должности и было бы абсурдно говорить, что он готовит её в свои преемницы — все намэ программировались ещё в момент закладки в Колыбели Жизни, хотя Санъяра весьма удивилась бы, узнав, что далеко не всегда они сами знают с детства о своём предназначении.
Насколько понимала Санъяра, Райере нуждался в том, чтобы передать кому-то свои познания. Его жизнь была в разгаре, валькирии давно не сталкивались с болезнями, которых не знала бы их наука, и, если бы только его правление не прервал несчастный случай, ему предстояло вести зиккурат ещё много десятилетий. Потребности Райере были не прагматическими, а внутренними, и Санъяра ценила его доверие.
В то время как большинство крылатых замыкали круг общения внутри своей касты — не из-за запретов, а только лишь потому, что подобное было для них комфортней — Санъяра, по воле наставника, много наблюдала и представителей других зиккуратов. И могла сравнивать.
Храм Свинцовых Волн был одним из двенадцати зиккуратов, основанных, по преданию, в ночь Падения Звёзд. О тринадцатом, породившем их все, ходили только легенды. Наставники в своих разговорах избегали рассказов о том, что было очевидно любому, кто начинал изучать его историю — во времена Тринадцатого зиккурата касты ещё были едины, а мастерство каждого крылатого равномерно развивалось в четырёх лучах.
Но если не считать потомком Тринадцатого Зиккурата, который давно перестал существовать, Санъяра успела повстречать представителя каждого из двенадцати храмов, а сложить своё впечатление о его техниках и искусстве.
Среди талах-ар — касты интеллектуалов, к которой принадлежал и Наран — безусловно, встречались и те, кто изучал историю и искусство других каст. Как правило, они делали это, оставаясь до мозга костей «талах-ар», не хотели и не желали выходить за рамки своей манеры восприятия мира. Талах-ар одинаково логически исследовали пути небесных тел, особенности роста трав и устройство древних храмов. Санъяра не знала случая, чтобы кому-то из них пришло в голову примерить на себя чужую роль и взять в руки оружие. Талах-ир в своих «исследованиях» чаще использовали неожиданные, иррациональные методы, но их действия и нельзя было в полной мере назвать исследованием. Танец, исполненный талах-ир в подражание древним воинам, всегда оставался только танцем.
За этим привычным, правильным, и выверенным Крылатыми Предками устройством жизни скрывалась невидимая, но всем понятная мудрость. Претендуя на несвойственную ему роль, крылатый не только ставил под удар существующий порядок — нет, напротив, никто не пожелал бы пойти за ним, последовать его примеру, подобные странности были изначально недопустимы, потому как не закладывались в Колебыли Жизни. Весь опыт наблюдений за гостями Райере и все уроки наставника подсказывали Санъяре, что если талах-ар ведёт себя не как талах-ар, значит талах-ар преследует цели талах-ар, просто ты не можешь понять их, потому что ты сам не талах-ар.
Но Санъяра не была талах-ар. От этой цепочки мыслей у неё начинала болеть голова. Образ Нарана не желал покидать сознание, но свойственных ей методов познания реальности было недостаточно, чтобы сделать выводы на основе того небольшого количества данных, которое она имела.
«В конце концов, Райере советовал мне познакомиться с ним поближе», — успокоила она себя, когда бесконечные и безответные рассуждения стали невыносимы. «Райере знает, что делает».
На следующее утро Санъяра проделала череду обычных гимнастических стоек, как делала это всегда на рассвете — пробежала по узкой горной тропинке к вершине водопада и, нырнув в ледяную воду, смыла с себя ночной пот и усталость. А затем, не выбираясь из воды, погребла вдоль реки в ту сторону, где обычно встречал рассвет её наставник, чтобы поделиться встревожившими её мыслями.
Небольшая лагуна находилась на берегу реки, и Райере всем говорил, что ходит туда медитировать — но Санъяра знала, что он просто по долгу смотрит на бесконечное движение водного потока и думает. Иногда — о насущных проблемах. Иногда — о прошлом и будущем. Райере хоть и принадлежал к касте воинов, в силу ли возраста или в силу программы, заложенной в него у Колыбели Жизни, оставался ещё и немного философом.