Игре увидела его сидящим в одиночестве на заброшенном, испорченном грозой балконе, который ещё до начала фестиваля оттащили в сторону как негодный. И играл на флейте.
Впервые в жизни Игре замерла, поражённая красотой и проникновенной чувственностью музыки. И впервые в жизни ей захотелось о ком-то заботиться.
Если катар-талах получали метку взросления, когда доказывали свою способность контролировать Песнь Смерти, то экзамен талах-ан был более материальным, скучным и скрупулёзным — по крайней мере, с точки зрения Игре. Перед тем как стать взрослым, мастер должен был сделать «шедевр». Ну, конечно, не то чтобы настоящий шедевр, но вещь в своём ремесле настолько безупречную, чтобы совет мастеров безоговорочно признал её полезность.
У Игре, которая выбрала для изучения кулинарное искусство — просто потому, что всё остальное казалось ей ещё более скучным — с шедевром не складывалось. Для неё еда была способом утолить голод. Готовка давалась ей легко, она спокойно собирала вместе специи и ингридиенты и никогда не ошибалась, но не особо тянулась к тому, чтобы придумывать что-то новое. Да и как его придумаешь, когда до тебя готовили уже тысячи блюд?
Познакомившись с Вейде, она всерьёз пожалела о своей нерадивости, потому что её едва ли не с первой встречи одалела мысль перебраться в храм Серебряных бабочек, где проходил последний этап обучения её избранник — но для этого надо было иметь жетон взрослости.
Выход абсолютно неожиданно подсказал сам Вейде. Игре уже не помнила, кто первый озвучил его вслух, но наблюдая за тем, с каким упоением серокрылый отыскивает материл для вдохновения в старинный книгах, Игре задумалась: а что если оттуда и стащить какой-нибудь рецепт?
Правда, когда дошло до дела, оказалось, что семь из двенадцати указанных в истничке трав перестали расти в их краях, да и мясо хищника, которое служило основным ингридиентом, найти оказалось непросто. В общем, Игре, никогда особо не видевшая в готовке сакрального смысла, легко заменила всё это на местные аналоги. Так что, когда она всё-таки вынесла своё произведение на суд мастеров, могла уже с чистой совестью сказать, что это — лично её изобретение.
Пройдя экзамен она как раз собиралась сменить место жительства, когда Вейде вдруг поведал ей о грядущем путешествии.
Оно намечалось довольно коротким, но всё равно Игре восприняла его как двойную удачу: во-первых, у неё появилась возможность позаботиться об объекте своих мечтаний, но во-вторых — наконец-то выбраться из душных стен храма на свободу.
Однако чем дальше они шли, тем больше её поражала безалаберность организаторов. Казалось, в этой экспедиции никто не знает, чего сам хочет, а уж на то, чтобы продумать результаты своих действий, и вовсе ни у кого не хватает дальновидности. Единственный раз она согласилась с правотой Нарана — когда он сказал, что чужой, неправдоподобный мир, в котором они оказались, обследовать не надо. Это не их дело. Пускай этим занимаются наставники.
Игре вообще не понравилось это место, и она абсолютно не хотела разбираться, что оно из себя преставляет. Там не было ни столь любимого ей леса, ни гор, ни даже голубого неба.
Она вздохнула с облегчением, когда все четверо переместились обратно.
Однако тревожное чувство не давало ей покоя. Мир Игре всегда был прост и ясен. Даже слишком прост и слишком предсказуем. А эта находка что-то в нём как будто меняла — и Игре не могла понять, что. Она не была глупой, напротив, если речь шла о повседневных вопросах наподобие того, где достать недостающий ингридиент для блюда или как исправить ошибку и спасти подгоревший пирог, соображала быстро и быстро приходила к нестандартным решениям. Но сколько бы не думала о том, что может поменять существование этих странных врат, никак не могла предположить что-то толковое, а беспокойство, тем временем, становилось всё сильней.
Остаток пути она молчала, ни разу даже не посмотрела в сторону Вейде, и из задумчивости вышла только тогда, когда он, забеспокоившись, взял её за руку.
Игре удивлённо посмотрела на друга — он редко первым проявлял инициативу, если не сказать — никогда. Вейде был романтичен и красив, и Игре нравилось даже просто на него смотреть, не говоря уже о том, чтобы слушать, как он играет или рассказывает свои сказки. Ей было всё равно, о чём он говорит, хватало звуков его чарующего мягкого голоса. И в то же время Игре часто с досадой замечала, насколько он не приспособлен к жизни. Дело тут даже не ограничивалось словами наставницы о том, что другие крылатые помрут, если их не кормить. Вейде не мог показать свой талант ни своему наставнику, ни своим сверстникам. Стоило кому-то высказаться не так о его музыке, как он на долгие дни переставал играть.