Поглядишь и задумаешься, крепость выросла при Деревне или наоборот. Уже ныне текла сюда семья за семьёй: корел-погорелец, Словении, весин с брюхатой женой и малыми детками — поближе к варяжскому соколу, подалее от разбойного ворона, от полосатых северных парусов… Ещё минует времечко — нынешние безусые парни поведут пригожих девчонок вокруг священных ракит. А там обоймут выселки новым забралом — вот и встал на крутом берегу новорожденный град, которому сам Нета-дун станет детинцем…
Говорю, ибо мне суждено было это увидеть. Но тогда ничто не вставало из небытия, не блазнилось под радужным солнцем, в густом морозном дыму.
Велета повела меня к дружинной избе, прямо во влазню. Яруну сказали обмести сапоги и дали войти внутрь. Изнутри дышало добрым теплом; после залитого солнцем двора я с трудом различила широкие лавки, полати над ними — верхние и нижние ложа, как здесь говорили, — да вроде оружие, мерцавшее на стенах. Я намерилась войти следом за побратимом, но Велета свернула в сторону, ко всходу, о который я немедленно стукнулась впотьмах головой. Позже я выучилась взбегать по крутым узким ступеням, не глядя под ноги и не спотыкаясь. Наверху были двери в две разные горницы.
— Вот здесь, — сказала Велета и потянула левую дверь. И добавила, похлопав по правой: — А тут братья живут, Якко и Бренн.
Вошла, разожгла одну от другой две лучины и вставила в железный светец.
Дома только у дядьки да у женившихся братьев были особые ложницы… Я для себя ни о чём подобном даже не помышляла. Сколько помнила, пищали рядом сестрёнки, сбрасывали одеяло и плакали, не умея укрыться. А то забывались во сне, и кому бежать с ними во двор? Теперь возросли, и я ночевала в клети от снега до снега. В клети никто не толкался, не норовил привязать косу к полену…
Здесь была почти такая же клеть, только стены не промерзали. И спала Велета не на полу, а на мягко устланной лавке. У меня громоздились кадки с припасами, стояли старые лыжи, копья, остроги, висели свёрнутые сети и жилы для новых тетив. У Велеты стоял против лавки круглый сундук, наверное, с приданым. Сторожила сундук роскошная шкура зимнего волка, а поверх лежала забытая прялка. С прялкой Велета была навряд ли проворней, чем с лыжами.
Я повела глазами, ища, где бы в этой ухоженной горнице приткнуть свой замызганный кузовок… Велета с состраданием озирала мои меховые штаны, с которых уже опадали на чистый пол капли оттаявшей влаги.
— Вечерять позовут… — молвила она нерешительно. — Ты погоди, я чернавушек кликну… платье тебе подберём какое ни есть…
Я не знаю, бросилась мне кровь к щекам или нет. Славная девочка определённо решила, что я учёна была только метать топоры, что меня, из лесу пришедшую, надо будет учить вдевать нитку в иголку… если не ложку в руке держать…
Я торопливо склонилась над кузовом, скрыв от Велеты, какой он был страшный внутри, черным-чёрный от ягод, грибов и просто от времени. Размотала холстину и бросила на сундук два вышитых платья. Те самые.
— О-ой… — задохнулась Велета. Подхватила светец, стала рассматривать. Я вдруг взволновалась и тоже как будто впервые, с ревнивым вниманием впилась глазами в собственную работу. Велета отряхивала и гладила то одну, то другую крашеную рубаху, расстилала пёстрые понёвы, расправляла пушистые кисточки поясков, а я только видела где кривоватый стежок, где разошедшийся узел, да и узор был невнятным, пустым, рождённым без выдумки и настоящей любви…
Велета подняла наконец голову:
— Это кто тебе такую радость спроворил? Я отвернулась и буркнула, пряча досаду:
— Макошь ткала, пока я на полатях спала. Велета потянула меня за рукав:
— Макошь есть ваша великая Богиня, я знаю. Она любит искусниц… Ты научишь меня так вышивать?
Кмети рассаживались на дубовых скамьях. Вождь оглядел стол и разломил хлеб, начиная вечерю. Всё как в роду, где меньшие смирно ждут, пока возьмёт ложку отец. Чему удивляться! Род будет всегда. Всегда будут сыновья и отцы, хотя бы звали их кметями и воеводой. Или как-то ещё.
А позади верхнего стола была в стене узкая дверь, и её с обеих сторон стерегли непреклонные лики Богов. Были они чем-то схожи с самим воеводой, наверное, он их привёз из Варяжской земли, из прежнего дома. Мы знали, на его родине старшим Богом был Святовит, зорко глядевший на все четыре стороны света. Однако кмети-варяги чтили того же Перуна, что кмети-словене. И это его священная храмина сокрывалась за спиной воеводы, и воевода хранил её крепче всех вкупе грозных личин. А звалось святилище диковинным именем — неметон…
Мы, молодшая чадь, расторопно сновали за спинами, наполняли рога, подавали мясо и хлеб. Вот она, служба отроческая, желанная!.. Что же: браного полотна с наскоку не выткешь, учись сперва на рогожке…