– Да.
– Ну вот, – довольно закивал он. – И любовь, само собой… Нас-то, стариков, покоя лишает, а уж вас-то, юных и горячих… Да, девушка?
– Да. А в чем дело?
– Да в любви проклятой! В сердечке жарком! В мужике – он, негодяй, может, и пальчика вашего не стоит, а вы ему всю ручку, а коготок увяз – и птичка пропала… А он не берет, не бережет и птичку с ладони подбрасывает… А она лететь не хочет, ей бы к нему, а ему бы – от нее подальше… Вот и не спится, вот и курим ночами, здоровье губим… А глазки-то красные – плакали?
– Какая вам разница?! – грубо ответила девушка, и голос ее дал некрасивую звуковую параболу. – Пожалеть хотите? – добавила она, пытаясь съехидничать. Не удалось.
– А если хочу?.. Или не могу я, старик, вам ничем помочь? Вот и слезки опять показались, и губки надулись, а вы не плачьте, вы послушайте…
– Да чем вы мне можете помочь?! – вконец обозлилась Дора.
– Могу, милая. Могу. Луна-то какая!.. Самые лирические ночки пошли. Сирень скоро зацветет. Потом соловьи засвистят, молодому сердцу покоя вовсе не оставят. Хорошо, правда? Да беспокойно, а уж насколько лучше солнечным утречком по майской погодке с мамочкой за руку на демонстрацию идти, когда все красные флажки висят, как по твоему веленью-хотенью подаренные!..
– Что?! – ахнула Дора, выпуская сигарету. В животе у нее ворохнулся мягкий, липкий физический страх. Незнакомец видел ее насквозь вековечными, нечеловеческими глазами.
– А уж куда как здорово с мамочкой в зоопарк ходить – тигры страшные, а мамочка скажет – это кисы, и не страшно. А в планетарий? А мороженое клянчить, а потом наперегонки домой нести, чтобы не растаяло?.. А в парке Горького с колеса обозрения ведь пол-Москвы видно!.. А на Чистых прудах лебеди плавают, к берегу подплывают, добрые такие, хлебушка ждут… – Незнакомец рассказывал Доре сказку про ее детство, голос его кутал и баюкал, как верблюжье одеяло с белочкой, которым Дору накрывали до десяти лет. – А если устанешь – домой. Мамочка кроватку разберет, одеяльцем с белочкой накроет, сама рядом сядет, сказку расскажет про петуха, который в колодец упал… – Тут Дора почувствовала, что может потерять сознание. – А зимой на елку с мамочкой? А летом на пляж? А папочка уедет в командировку, потом сюрприз привезет – крокодила на полкомнаты, да?.. – Эпизод за эпизодом он рассказал Доре всю милую круговерть беззаботных лет и прекратил искушение, лишь когда увидел закрытые, словно сцепленные замками мокрых ресниц глаза, руки, накрест зажавшие рот, и ровные, сильные струи слез. Дора медленно сгибалась, как от боли в солнечном сплетении.
– Ах, милая! – прозвучал тот же ворожащий голос. – Без обиняков, девушка: хотите ли в детство вернуться?
– К-к-к… к-к-кто-о вы? – еле вздохнула Дора.
– Ай, как нехорошо, – сокрушенно сказал странный человек. – Всегда с ними так: им о деле, а они… Ну, вы девушка умная, много книжек читали, сами бы могли догадаться… Ночь-то волшебная сегодня, на первое мая. Пока луна круглая, можем полюбовно договориться. Я вам – младенчество вечное, солнышко, флажки, игрушечки. Вы мне – роспись на бумажечке, по вcем правилам.
– А душу когда? – начиная приходить в себя, спросила Дора. – Сейчас или после смерти?
– Милочка, – всплеснул незнакомец «дипломатом», – о чем вы? Зачем мне душа ваша? Мне эксперимент важнее этого неисчерпаемого материала. Я служу науке. А у вас в душе – одни слезы да обида на него, на мерзавца… Ну что мне делать с такой душенькой, сырой, извините, что губка? Вы мне нужны маленьким счастливым человеком…
– А за…
– Милочка, у меня свои секреты. Одно могу гарантировать: душа при вас останется. Иначе смысла нет в золотом детстве, если в человеке нет души, эмоций, как вы, люди, говорите. Все при вас будет – душа, сердечко, ум, какой, конечно, ребеночку приличествует, юные годочки, а главное – мамочка ваша. На сколько хотите.
– Навсегда хочу! – рванулась Дора.
– Это, лапочка моя, не пустая формальность, а пункты соглашения. Во сколько лет хотите вернуться, да на какой срок, да как жить потом хотите…
– В пять лет! – закричала Дора возбужденно, а дьявол фокусничьим жестом извлек из кейса красиво заполненный на пишущей машинке лист бумаги со странными иероглифами на месте печати. В правой руке его оказалась ручка в золотом корпусе, и ею он стал делать пометки в листе. – Жить хочу в Москве, как и тогда! И никогда не становиться старше даже на день. Я школу не любила, я старше быть не хочу…
– Ну, милая, а как вопрос решим: или завтра вы просыпаетесь ребеночком…
– Ой, нет, – испугалась Дора, – а время отмотать нельзя?