Только мгновение — тишина.
Антон. Мне — жениться?..
Джонатан (опять, вдруг, взрывается). Я сказал, что — жениться! На Мэрилин!! Тебе!!!
Появляется Мэрилин. В ослепительном золотом наряде. Несет золотой поднос с золотыми кофейными чашечками на золотых блюдцах. Антон резко встает.
Мэрилин (испуганно). Я сама, пусть сидит! Джонатан, я прошу тебя, ты ему объясни, что я сама все сделаю, а он пускай отдыхает… (Антону.) Пожалуйста, я сама, отдыхайте, пожалуйста…
Джонатан. Антошка, садись. Тебе говорят. А то, не дай Бог, еще чего-нибудь разобьешь.
Антон все стоит. Джонатан тянется рукой, тащит его, силой усаживает.
Садись, когда просят! Женщина хочет нам сделать приятно — не надо ей мешать. Да сиди ты, бандит…
Тем временем она расставляет сервиз на столе, разливает кофе.
Мэрилин (ласково улыбается). Почему это наш гость, вдруг, загрустил?
Джонатан. Это он, Мэрилин, не грустный, это он такой задумчивый.
Мэрилин (светски). Интересно узнать, почему он задумчивый?
Джонатан. Мэрилин, потому что… Мм… Кто там родился — тот очень любит подумать. Надо, не надо… Это — он думает!
Мэрилин (улыбается Антону). Пейте, пожалуйста, кофе, вкусный… (Протягивает блюдце с чашечкой.) И нежно-пахучий, как любовь…
Антон (очень тихо). Спасибо… Спасибо…
Джонатан. Ох, Мэрилин, надо же так сказать… Антошка, она говорит, что кофе у нее пахнет — как любовь!
Мэрилин (обаятельно улыбается). Лав, Лав…
Джонатан. Х-ха, она говорит: как выпьешь — так сразу в нее влюбишься и умрешь!
Мэрилин (счастливо улыбается). Что ты сказал?..
Джонатан. Ничего. Я, как дурак, долго не мог понять, чем пахнет твой кофе. Теперь знаю: оказывается, кофе пахнет любовью!
Мэрилин. О, да! Мне еще бабушка Шер говорила: любовью, Мэрилин, пахнет все, что вкусно пахнет!
Джонатан. А, это она хорошо говорила, старая карга… Помню, как она всегда одевалась во все белое. Я еще очень удивлялся: жить ей осталось десять минут — она одевается, как невеста!
Мэрилин. Ты, наверное, забыл, Джонатан: бабушка Шер была очень красивой.
Джонатан. Да?.. А я что сказал?.. Я разве чего-то другое говорил?
Мэрилин. Ты сказал — она была безобразной…
Джонатан. Бабушка Шер? — Никогда… До сих пор помню: ужасно замечательная была красавица, бабушка Шер… Помереть мне на этом месте — красавица была из красавиц, бабушка-карга-Шер! Ну, просто она была такая жуткая бабушка-красавица!..
Мэрилин (не выдерживает, смеется). Джонатан, перестань…
Джонатан. Нет, знаешь, я теперь точно вспомнил: твоя бабушка была похожа на любовь!
Мэрилин (смеется). Ну, я прошу, Джонатан…
Джонатан. Ох, а еще она была похожа на страшный сон — бабушка Шер!
Антон неожиданно встает, бессмысленно идет в одну сторону, сразу в другую… Зачем-то толкает карусель…
Антон. Извините… я должен уйти… (Решительно подхватывает на ходу свою кошмарную сумку.) Спасибо за кофе, за уют, тепло… Простите меня и прощайте… (Скрывается.)
Тишина.
Джонатан. М… Мм… Интересно… (Блаженно разваливается в кресле, прикладывается к фляге.) Мм…
Мэрилин — как сидела — сидит в кресле. Как по инерции: как улыбалась — так улыбается. В руках золотая чашечка на золотом блюдце. Свет убывает. Карусель с куклами вращается.
Часть вторая
И опять это удивительное жилище. За столом в атласных халатах, строго и чинно сидят четыре куклы. Возле каждой — подсвечник, свеча. Появляется Мэрилин. Она — в белом. Выглядит потрясающе — как, наверно, невеста Бога… В руках у нее бутылка шампанского. Пробка выстреливает, она разливает шампанское по бокалам. Наконец, и сама садится во главе стола.
Мэрилин. Ну, все готово? (Оглядывает кукол.) Что, можем уже начинать? (Чиркает спичкой, запаляет свечу возле себя.) Или, может быть, только еще чуть-чуть подождем? (Встает и подходит к двери; прислушивается.) Боже, как тихо на земле… (Медленно возвращается к столу, задумчиво улыбается.) Досчитаем до ста — он придет — мы начнем… Один, два, три, четыре, пять, шесть… Наверное, заметили, какое у него доброе интеллигентное лицо, мягкие, тихо светящиеся глаза… Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Он говорит непонятно, но его хочется слушать… (Вздыхает, оглядывает кукол.) Хорошие вы мои, все терпите, все прощаете… (Опускается на стул, берет в руку бокал, высоко поднимает.) Позволь мне, я пью твою память, Том Болдуин, моя самая первая, самая великая любовь!.. (Пригубливает, ставит бокал, откидывается на спинку стула, закрывает глаза, мгновение молчит.) Странно, я долго не могла понять, почему люди так помнят свою первую любовь… А — просто: оказывается, мы были юными. Мы были прекрасными. Ты был прекрасен, Том Болдуин… (Задумчиво смотрит на куклу красавца, улыбается; встает, приближается к кукле, кладет ей руку на голову.) По утрам почему-то всегда просыпалась раньше тебя. Видела красное, уплывающее вверх солнце, и тебя — спящего… (Улыбается воспоминанию.) Ты улыбался во сне. Когда я потом спрашивала, что ты видел и чему улыбался — ты улыбался, как мог улыбнуться только ты один, целовал меня и говорил, что видел меня и улыбался мне. Даже если ты это придумывал — все равно, Том, это было красиво… Куда-то ты ушел, исчез навсегда, мой любимый, — что делать! — но ты оставил мне свою любовь, свою улыбку… (Зажигает свечу возле куклы Тома, задумчиво глядит на хрупкий огонь; переводит глаза на «смуглую» куклу.) «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна; глаза твои голубиные под кудрями твоими; вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе»… (Промокает платком набежавшие слезы.) Ты видишь, Иосиф, я помню твои стихи, я их не забыла… Так рассказать о нашей любви мог только ты… С той поры, как ты покинул меня, я таких прекрасных слов уже больше не слышала ни от кого… (Зажигает свечу возле Иосифа.) Где же ты брал их, эти слова, мой любимый? Наверное, их тебе нашептывали небеса… (Переводит взгляд на японца.) О, Хидзиката-сан, мой самый нежный и самый молчаливый… Мой тихий японец с говорящими глазами… Никогда не забуду, как мы бродили по набережной, крепко взявшись за руки, как провожали солнце, тонувшее в море, и обещали друг другу любовь, похожую на сон… (Перебирается поближе к кукле южноамериканца.) Мой четвертый возлюбленный супруг — дон Ларетта Энрике Родригес! (Изящно опускается перед куклой на колени.) Не встречала мужчины, столь одаренного одновременно — столь нежной душой и такими деньгами… Обычно такое не часто сочетается в одном человеке. Но в вас почему-то счастливо сочеталось. А как вы шептали мне: ты — мое главное богатство, Мэрилин, ты!.. А я вам верила. Я верила… (Оглядывается на дверь; мгновение прислушивается.) Боже мой, Лондон, Париж, Калькутта, Венеция, Буэнос-Айрес!.. А сладкие ночи на яхте Санта-Ларетта!.. А далекий плеск волн и близкий свет звезд… И любовь, дон Ларетта, наша любовь без конца, без начала, без слов и без боли — о, эта удивительная любовь…