Джонатан. А. (Опять останавливается.)
Мэрилин. Ты случайно не помнишь, какой ему нравится цвет?
Джонатан. Помню: такой красный.
Мэрилин (сразу сникает). Вот видишь, а я, вдруг, надела платье… Мне почему-то казалось, зеленый — он нравится всем… Но я же не знала… Как хорошо, что спросила… А красный — ты, может быть, помнишь, — какой? Есть красный — густой, есть красный — он больше розовый… Ты точно не помнишь, какой именно красный?
Джонатан. Густой. Ты правильно сказала. Как — знаешь — как кровь. Как дело Ленина и Сталина. Помню, мы были маленькими — он еще тогда мечтал заделаться самым большим революционером.
Мэрилин. Зачем?
Джонатан. Такой был, наверно, дурак. Вообще, Мэрилин, много тогда было дураков. И все почему-то хотели помереть за какую-нибудь революцию. И чтобы их всех завернули в настоящий красный флаг и похоронили в настоящем мавзолее Ленина!
Мэрилин. Боже…
Джонатан. Даже, я помню, клятва такая была: сукины дети, помереть за дело Ленина-Сталина будьте готовы! — И все, как один, отвечали: «всегда готовы!»
Мэрилин (пятится). Что же мне делать?..
Джонатан. Тогда это называлось: клятва юного пионера. (Видит, что она уходит). Куда ты, Мэрилин?
Мэрилин. Ты только подумай, Джонатан, сколько я фантазировала, выбирала — и надо же, почему-то зеленое платье… Мне показалось, оно красивое, как жизнь… Что же у меня, вдруг, со вкусом…
Джонатан. Послушай-ка, Мэрилин, очень нормальное платье. Не надо его снимать, мне нравится. Лучше садись туда, в кресло, бери в руку свой веер из Японии и сиди, как будто ты королева.
Мэрилин. Но я хотела стоять, все-таки гость…
Джонатан. Ты, кажется, у себя дома. Тебе надо сидеть и махать на себя веером из Японии.
Мэрилин (неуверенно). Пожалуй, действительно, сяду… (Опускается в кресло и принимает величественную позу.) Так, Джонатан?..
Джонатан. М, хорошо, молодец…
Мэрилин (внезапно подскакивает). Джонатан, будь любезен, подай мне — там, на столике веер… (И сама же торопится к столику.) Я сама, Джонатан, спасибо, сама… (Скоро же возвращается в кресло.) Действительно, душно сегодня… (Обмахивается.) Вечер, казалось бы, окна открыты, все равно душно…
Джонатан (внимательно смотрит на нее, улыбается, приближается к ней). Может, включить кондиционер?
Мэрилин (рассеянно). Что, Джонатан?.. Прости, не расслышала, что ты сказал?..
Джонатан. Я говорю: ты очень красивая.
Мэрилин. Да? Ты действительно думаешь — я могу ему понравиться? Такому, как он, — такая, как я?..
Джонатан. Мм… Сама ты подумай, как можно в тебя не влюбиться?
Мэрилин (вдруг встает, доверчиво приникает к его груди, со слезами в голосе). Я так устала, Джонатан… Если бы ты мог знать, как мне бывает трудно, Джонатан…
Джонатан (ласково ее обнимает и поглаживает). Э, Мэрилин, глупышка… Мэрилин, дурочка… Все у тебя будет хорошо, вот увидишь, не переживай… Бог тебя любит. Он пожалеет.
Мэрилин. Он меня любит? Не то говоришь, Джонатан, разве так любят…
Появляется Антон. Сначала нерешительно заглядывает, а потом и входит. Осторожно опускает сумку на пол, тихо стоит.
Джонатан. Любит. Он любит… Смотри, сколько Он тебе посылает… Только у меня на глазах — сколько уже послал…
Мэрилин. А сколько забрал?
Джонатан (ласково поглаживает). Он и забирает, Он и посылает… Что ты думаешь, так Он работает: заберет — пошлет, опять заберет — опять пошлет. А чего, ты сама подумай, мозги есть: что с нами будет, если Он, вдруг, начнет посылать и посылать, и только посылать? Ты же сама первой Его уважать перестанешь. Сама же подумаешь: посылает — значит, положено. Что, Мэрилин? Как человек устроен?
Мэрилин. Я, Джонатан, не знаю…
Джонатан. Я знаю: однажды у Него настроения не будет, вдруг, мало будет, Он мало пошлет — а ты и обидишься.
Мэрилин (вдруг, наверх). Нет, Джонатан, нет, Господи!.. Я довольная, Господи, я очень довольная… И спасибо Тебе за все, Господи… И, пожалуйста, очень прошу, не сердись за меня, если я говорю иногда… А я ведь ничего такого, Господи, не говорю… Я не жалуюсь, не ропщу, не проклинаю судьбу, я просто… Я просто хочу, чтобы, Господи… Хотя бы — ну, чтобы Ты, Господи… (Плачет.)