Ко мне протолкался Серёжа Луговой:
— Привет, Ульяна! Какая ты сегодня нарядная!
— Обыкновенная.
Даже под дулом винтовки я не призналась бы, что, выбирая платье, думала о Серёже и о том, что наверняка увижу его на демонстрации. В Серёжиных глазах плясали озорные искорки. Я ловила взгляды, которые бросали на Серёжу другие девушки, но он смотрел только на меня, и от его внимания у меня горели кончики ушей.
Я почувствовала на плече ладонь папы и отстранённо сказала:
— Папа, познакомься, это наш комсорг. Сергей Луговой.
— Сын Василия Ивановича, из литейного? — уточнил папа.
Сергей с гордостью ответил:
— Да, Василия Ивановича. Он передовик, его весь завод знает.
Я заметила, как папа еле заметно улыбнулся, но тут же серьёзно сказал:
— Значит, и тебе надо за отцом тянуться, а иначе кому завод передать? Жизнь — она ведь как производство: одна смена отработала, другая заступила.
— Конечно, Николай Иванович, — живо откликнулся Серёжа, — мы, комсомольцы, не подведём!
Его слова перебила мелодия песни. Гармонист в толпе растянул мехи гармошки:
Мы все: мама, папа, я и Серёжа Луговой — дружными голосами подхватили:
И так нам было в этот Первомай светло, так радостно, что хоть белых голубей в небо запускай!
«Как хорошо, что война мне только снится!» — сонно подумала я, но вдруг вздрогнула, словно вынырнула из полыньи и ударилась головой об лёд. На дворе война, папа ушёл в ополчение, а мама плачет. От невозможности вернуться обратно в мирное время захотелось распахнуть окно и что есть мочи проорать в равнодушное небо: почему? Почему? За что?
Я услышала, как мама встала и крадучись вышла из комнаты, невесомо шлёпая босыми ногами. Сквозь приоткрытую дверь до меня донеслись шипение керосинки и бульканье воды в чайнике. Я до сих пор не привыкла к водопроводу в доме и кран на кухне воспринимала как маленькое чудо! Потом к звукам добавился скрип соседской двери, быстрый шёпот разговора и короткие всхлипы.
Бесшумно соскользнув с кровати, я встала на цыпочки и осторожно переместилась поближе к двери. Сбивчивый мамин голос перемежался с отрывистыми репликами Светланы Тимофеевны.
«Подслушивать нехорошо», — напомнила я себе.
На кухне что-то звякнуло и упало.
— Тише, тише, Ульяна спит, — быстро сказала мама.
В ответ раздалось неясное бормотание соседки с горячей истеричной интонацией. Потом всё затихло, звякнул чайник, и послышался резкий вскрик.
Ссорятся они там, что ли? Чтобы понять, что происходит, я вытянула шею и незаметно выглянула в щёлку.
Мама и Светлана Тимофеевна, обе в ночных рубашках, стояли на кухне обнявшись и смотрели, как чайник на керосинке выпускает пар из носика. На полу валялась разбитая чашка, а оконное стекло успело запотеть, и по нему ползли мокрые дорожки от приоткрытой форточки.
Первой опомнилась мама:
— Чайник вскипел!
Не отпуская руки с плеча Светы, мама потянулась к керосинке и затушила огонёк горелки.
— Я знаю, мой муж погиб, — с протяжным вздохом простонала Светлана Тимофеевна. — Иначе он обязательно бы дал о себе знать. Прислал бы телеграмму или письмо. Хоть две строчки! Хоть одно слово. Он знает, как я его жду.
Мама погладила её по голове, как маленькую:
— Света, он ещё напишет. Ты верь. Посмотри, какая вокруг неразбериха! Войска то наступают, то отступают, на дорогах беженцы, поезда заняты под воинские эшелоны. Подумай сама, как легко затеряться письму.
— Нет! Нет! — Светлана Тимофеевна отчаянно замотала головой, а потом прижала руку к сердцу: — Я вот здесь чувствую, что он погиб. Он ведь пограничник, а значит, принял первый удар. Одна радость, что сын в безопасности. Я звонила в Ленинград, бабушка сказала, за лето вытянулся, как зелёный росточек. — Тыльной стороной ладони Светлана отёрла мокрые глаза, и я увидела, что её лицо опухло от слёз и стало каким-то старым и дрожащим. — Мне нужно завтра ехать за сыном в Ленинград, но поезда отменили. Что делать? Ума не приложу.