— Только бы не попали в завод. Только не в завод, — горячечно бормотала мама, с тревогой глядя на перекрестье белых точек в лучах прожекторов.
Когда одна из точек резко пошла вниз и вспыхнула, я догадалась, что точки — это вражеские самолёты, и радостно вскрикнула:
— Смотрите, сбили!
— Ура! — выкрикнул паренёк рядом со мной и взмахнул крепко сжатым кулаком. — Так и надо молотить фашистов!
От близкого взрыва земля под ногами вздрогнула, и со стороны реки Яузы багровым пологом занялось зарево пожара. Мне показалось, что дома закачались, как деревья в грозу. Я крепко сцепила руки и поняла, что прижимаю к себе подушку, зачем-то прихваченную из дома. Ещё взрыв. Потом ещё! И вдруг ночь засияла жутким жёлто-зелёным светом, который медленно падал с неба яркими звёздами.
Стало видно дома, улицы, скамейку с брошенными вещами, мои ноги в туфлях с расстёгнутыми ремешками, мамин лоб с напряжённой морщинкой у переносицы.
— Фосфорные снаряды на парашютах, гады, сбросили, — прокомментировал паренёк.
В отличие от меня он, похоже, совсем не боялся.
Гася фосфорные звёзды, по световым вспышкам забили зенитки и застрочили пулемёты. На некоторое время стало темно, но ненадолго, потому что вслед за фосфорными снарядами на город посыпался дождь из огненных шариков.
— Зажигалки! — воскликнула мама. — Уля, быстро в укрытие, а я на крышу тушить.
От испуга и растерянности я ничего не соображала. Едва ли не силком мама втолкнула меня в бомбоубежище, переполненное народом, и ушла. С подушкой в руках, растрепанная, испуганная и подавленная, я забилась в щель между лавками и тихонько заскулила, как раненая собака.
Убежище тускло освещалось керосиновой лампой. Глаза постепенно привыкали к полутьме. Я отыскала взглядом Светлану Тимофеевну с чемоданчиком на коленях. Глядя в одну точку, она сидела в конце скамейки, и у неё было неживое лицо, будто у восковой куклы. По большей части люди молчали, и я подумала, что они похожи на стаю птиц, прижавшихся друг к другу. Две женщины с красными повязками на рукавах дежурили у выхода и никого не выпускали. Хотя язык поворачивался с трудом, я попробовала попроситься наружу:
— Там мама тушит зажигалки, пустите, пожалуйста.
Пожилая женщина, видимо старшая, сурово сдвинула брови:
— На крыше народу сейчас достаточно, справятся и без тебя. Приходи лучше завтра песок таскать.
Её слова доносились до меня приглушённо, как сквозь слой воды. В ушах звенело. Я всё время ловила воздух пересохшими губами и понимала, что мой страх оказался сильнее меня.
Время текло медленно, по каплям, постепенно сгущая воздух в помещении.
— Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги! — возвестило радио механическим голосом диктора.
— Ульяна, пойдём домой, — подошла ко мне Светлана Тимофеевна.
Я позволила взять себя за руку и пошла за ней. Безвольно, как тряпочная кукла.
— Светлана Тимофеевна, а вам было страшно?
— Страшно? — Казалось, что мой вопрос её удивил. Она немного подумала. — Страшно мне, конечно, было, но не за себя. Я как подумаю, что они там, на фронте, под бомбами… — Во время короткой паузы она резко вздохнула. — А ещё в Ленинграде маленький сын с моей мамой. И Ленинград тоже бомбят, а я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь! Мне от бессилия хочется головой о стенку биться, да что толку?! — Она махнула рукой. — Уля, как ты думаешь, может, мне пойти воевать? Я санитаркой могу. Говорят, специальные курсы есть.
За разговором со Светланой я постоянно высматривала маму и уже начала беспокоиться: где она, что с ней? Но вдруг увидела её в группе жильцов.