— Ваше высочество, не могли бы вы зайти на минутку?
— Да, конечно, — ответил Миклош и встал. Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь, а Гизела успокаивала себя тем, что нет ничего удивительного в том, что ее не позвали — ведь она женщина.
Она была уверена в квалификации докторов, которых пригласил сам Миклош. Без сомнения, он уже оплатил их услуги, и Гизела подумала, что нужно будет обязательно вернуть ему деньги.
Но она подозревала, что услуги таких специалистов стоят немало, и боялась, что денег, которые успел отложить отец, не хватит, чтобы вернуть долг.
«Ему надо поправиться как можно скорее, — подумала Гизела, — и согласиться на предложение Иоганна Штрауса. Если его заработки возрастут вдвое или втрое, то, что бы ни случилось, мы не пропадем и сможем жить на отложенные средства».
Миклош все не возвращался, и Гизелу стали мучить дурные предчувствия. Она встала и стала шагать из угла в угол.
Официант убрал нетронутый завтрак, мальчик-посыльный принес цветы, но Гизела их даже не заметила.
Когда ожидание стало невыносимым, дверь в спальню открылась, и на пороге появился Миклош.
Увидев выражение его лица, Гизела побледнела.
— Что-то не так? — воскликнула она. — Что с папой? И где доктора?
С минуту Миклош молча смотрел на нее, а потом подошел и осторожно взял ее за плечи.
— Мужайся, дорогая моя.
— Что случилось? — вскрикнула Гизела. — Папа… умирает?
— Нет-нет, — быстро проговорил Миклош, — конечно же, нет. Но я боюсь, что с его рукой дело обстоит гораздо серьезней, чем я думал.
— Что вы имеете в виду?
Миклош замялся, подбирая слова, и Гизела воскликнула:
— Скажите же, я должна знать правду!
— Правду… — медленно произнес Миклош. — Кончик шпаги повредил сухожилие. Врачи сделают все возможное, но рука будет плохо сгибаться, а возможно, какое-то время даже не будет двигаться совсем. Гизела ужаснулась:
— Вы хотите сказать, что он… не сможет играть на скрипке?
— Для этого нужны специальные упражнения и массаж. Быть может, на полное восстановление уйдут годы.
Гизела закрыла глаза, и Миклош крепче прижал ее к себе.
— Я знаю, как вам тяжело, но всегда лучше знать правду, — тихо сказал он.
— Бедный, бедный папа! — повторяла Гизела. — Он сойдет с ума, когда узнает, что не сможет больше играть!
Она застонала от жалости и обиды.
— Что же с нами теперь будет?
Миклошу было невероятно больно слышать эти слова. Он обнял Гизелу еще сильнее и сказал:
— Тебе не нужно об этом тревожиться. Я позабочусь о вас, а когда твой отец поправится, мы поженимся.
Гизела подняла голову и недоверчиво посмотрела на него:
— По… поженимся?
— Этой ночью я понял, что ничего нет важнее любви. Отныне и навсегда я стану твоим защитником.
Гизела не в силах была вымолвить ни слова. Прежде чем продолжить, Миклош прижался щекой к ее щеке.
— Наверное, нам будет порой тяжело, моя милая, зато мы будем вместе, и никто не посмеет— обидеть тебя, как это случилось вчера в клубе, потому что я всегда буду рядом с тобой.
Он говорил с такой нежностью, что у Гизелы на глаза навернулись слезы.
— Я всегда буду… гордиться тем, что вы… сделали мне… предложение, — запинаясь сказала она. — Но поскольку я уважаю вас… и считаю вас… самым лучшим мужчиной в мире… я не хочу стать… обузой для вас.
— Ты никогда не станешь для меня обузой, — возразил Миклош.
— Нет, стану, — упрямо сказала Гизела. — Я много думала и понимаю, что вам нельзя жениться на женщине… моего происхождения.
— Я настаиваю на свадьбе, — твердо сказал Миклош. — Я тоже немало думал. И решил, что оставлю замок на своих родных, а мы с тобой будем появляться там только в случае крайней необходимости — например, если императрица Елизавета решит нанести нам визит. — Он обнял ее и продолжил: — А в остальное время мы будем жить в симпатичном охотничьем домике, который я построил в самом дальнем конце наших владений. Мы не станем великими людьми, зато будем счастливы.
— Но… как же… ваш долг?
— Мой долг — делать то, что необходимо, — с улыбкой сказал Миклош. — А ты необходима мне больше всего на свете.
Гизела хотела возразить, но не успела, потому что его губы закрыли ей рот.
Это был нежный, не страстный, а скорее дружеский поцелуй.
— Иди к отцу. Он тебя ждет. Мне надо кое-что сделать, но через час я вернусь.
Гизела растерянно посмотрела на него. Миклош поднес к губам ее руку.
— Положись на меня, дорогая, — сказал он. — Ты — моя. Судьба сильнее всех доводов, которые может привести разум.
С этими словами он вышел в коридор, а Гизела послушно направилась в спальню к отцу.
Сомнения не покидали ее, но сквозь них из самых глубин ее души поднималась радость, которую уже ничем нельзя было остановить.
Ближе к вечеру Миклош и Гизела обедали вместе, в то время как леди Милфорд сидела с Полом Феррарисом.
— Вы говорите, чтобы я не спорила с вами, но… я хочу, чтобы вы были предельно осторожны и еще раз хорошенько подумали… То, что вы собираетесь сделать, может подорвать ваш авторитет как главы семьи.
— Я все обдумал достаточно хорошо, — ответил ей Миклош. — Ты для меня важнее всего на свете, важнее сотни придирчивых родственников, важнее условностей света.
Гизела улыбнулась в ответ, и он продолжал:
— Во все времена музыканты, поэты, художники и писатели утверждали, что главное в жизни — любовь. Кто мы такие, чтобы это отрицать?
— Я люблю вас так, что просто теряю голову! — сказала Гизела. — Но именно потому, что я вас люблю, я не могу позволить себе… хотя бы косвенно причинить вам вред. — Помолчав, она добавила: — У меня есть… предложение…
— Какое же? — спросил Миклош.
— Я знаю… что с вашей… точки зрения… все-таки не совсем… правильно жениться на мне, — с трудом подбирая слова, сказала Гизела. — Поэтому мы с папой можем… жить очень скромно и тихо… где-нибудь в Вене или… недалеко от австро-венгерской границы… а вы… смогли бы иногда приезжать… навестить нас…
Гизела покраснела до корней волос и замолчала, но Миклош понял, что она хочет сказать.
Он понимал, что значит для нее сделать подобное предложение. Оно противоречило всему, во что она верила, и Миклош только сейчас понял, как сильно она его любит.
Она готова была поступиться своей чистотой и невинностью. Миклош был поражен в самое сердце. В его глазах появилось странное выражение, и он сказал:
— Посмотри на меня, милая.
Гизела не сразу нашла в себе силы поднять голову, потому что ей было стыдно.
Когда она все же посмотрела на него, кровь отхлынула от ее лица, а губы задрожали.
Миклош долго смотрел на нее, а когда заговорил, его голос был глубоким и немного неровным:
— Я обожаю тебя и преклоняюсь перед тобой. Твое предложение говорит мне о том, что твоя любовь столь же сильна, как и моя, а раз так, то поистине в этом мире нет ничего важнее тех чувств, которые мы испытываем друг к другу.
Гизеле казалось, что его голос проникает ей в самое сердце, а он продолжал:
— Но я не хочу видеться с тобой изредка, и тем более тайно. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной, стала моей половинкой, и чтобы об этом знал весь мир. Ты — моя! Моя навсегда, и я готов объявить об этом повсюду и выбить это огромными буквами на каждой горной вершине Венгрии.
Он говорил так страстно, что Гизела не смогла сдержать слез — слез счастья.
— Я… люблю тебя, — сказала она.
— Я тоже тебя люблю, — эхом откликнулся Миклош.
Он протянул к ней руки, но в это мгновение послышался стук в дверь, и Гизела после минутной паузы сказала:
— Войдите!
На пороге появился мальчик-посыльный и сообщил:
— Джентльмен желает видеть фрейлейн.
— Джентльмен? — переспросила Гизела и посмотрела на Миклоша.
В голове у нее пронеслось множество предположений о том, кто бы это мог быть. Маловероятно, конечно, но она опасалась, что этот посетитель окажется столь же неприятным, как тот немецкий офицер.