Черт. Вот же зараза этот Кирилл.
Я простил ему и прямой нос, и гладкий лоб. «И все зазнайство его, что он знает, какой он неотразимый. Потому что он пел так хорошо, чисто; но это ладно, петь можно и от природы. Он играл невероятно круто. Я этого никак не мог ожидать. Какие там три аккорда! Я все смотрел на его левую руку, как он переставлял аккорды — ловко, естественно, еще подыгрывал какие-то голоса.
И пел спокойно, негромко незнакомую песню на английском языке. Хороший у него английский, мягкий. И играет... Как будто это ничего не стоит, так играть. Но я-то знаю... Я знаю, что это не просто так, это работа, так научиться. Вот же, как хорошо. Зараза какая этот Кирилл, лицо противное все-таки. Гитарист, тоже мне. Ладно. Черт с ним. Дальше только играл бы...
Я не знал этих песен. Совсем. Только одну, «Yesterday», конечно, слышал, но слов не знал все равно. А многие знали и подпевали. А Пал Палыч сказал:
— Надо же, не думал, что ваше поколение поет Битлов!
— А что, вы думаете — наше поколение хуже вашего? — спросил Кирилл.
— Нет, не хуже, — ответил Пал Палыч, — точно нет. Я, честно говоря, думал, вы тут трупами свалитесь, а вы! Знал бы — посложнее выбрал маршрут.
И ты вот Битлов знаешь тоже, я-то думал, у вас совсем другая музыка...
— У нас разная, — ответил Кирилл. — Вот еще такая есть, это мой друг написал.
И он стал тихо перебирать струны, а потом запел,
Уже на другом языке, совсем непонятно. И пел негромко, красиво. Естественно так, будто это его родной язык. Способный, значит.
Хороший у тебя друг, — сказал Пал Палыч, — а почему на французском?
— Потому что он француз, — засмеялся Кирилл.
— А про что это? — спросила Ольшанская.
— Про что могут петь французы, как ты думаешь? — опять засмеялся Кирилл.
Мне почему-то показалось, что эта песня ему особенно дорога. И теперь он не хочет этого показать, смеется, чтобы никто не понял. А Сашка сказала:
— Давай еще!
И Кирилл дал еще, и были песни и на русском, но я все равно их не знал. А многие знали и подпевали всё смелее. Мне казалось — зря. Лучше бы он один пел. Хотя Сашка — кто бы мог подумать — Сашка, она еще и поет! И хорошо, тоже очень чисто. Больше всего мне понравилось про Дубровского. «Не плачь, Маша, я здесь, не плачь, солнце взойдет...»
А потом еще — «Под небом голубым есть город золотой»... Это они пели только вдвоем, Кирилл с Сашкой. Какой голос у нее! Как вот... травой пахнет. Эх, мне бы научиться так на гитаре!
А потом Кирилл вдруг потерял один аккорд, и несколько раз пытался попасть, и все не подходило.
— Субдоминанту попробуй, — сказал я.
— Чего?
— Ну, си-бемоль, — объяснил я. Не зря же сольфеджио у нас. — Минорный. У тебя фа минор же.
— О, круто, подходит! А ты играешь, что ли, тоже?
— Не, — помотал я головой, — я только на пианино...
— А, — оживился Кирилл, — тогда иди, посмотри — вдруг там в кустах стоит белый рояль?
И все засмеялись. А нечего потому что было лезть со своей субдоминантой, тоже, умник.
И мне вдруг скучно стало с ними. Не то что скучно — просто обидно, что все поют, вот, слуха нет — и ничего, поют! Орут просто, зато весело им, и они все вместе. А я нет. И чего мне слух этот? Слышу, а петь не могу. Как собака. И слов не знаю, и вообще... Вообще я какой-то не такой почему-то.
В общем, я взял свою миску и пошел на берег ее мыть. Ведь засохнет, и потом не отмоешь. Заодно я прихватил и Санькину миску тоже. Она потом про нее вспомнит — а посуда чистая! Мелочь, а приятно, наверное. А мне все равно, одну мыть или две.
Я спустился к берегу. Казалось, всего на несколько шагов отошел — а ночь тут совсем другая. Такая... Ночная. Тихая. Я вдруг отчетливо понял, что мы здесь одни. И что этот лес стоял задолго до нас, и еще долго простоит... А мы тут — случайность.
Тьфу, какая же вода холодная. И не отмывает ничего, какие противные эти миски. Я потер песком, вместе с илом, и комком травы. Вроде лучше, но все равно... Пальцы заледенели, и до конца не отмывается... Фу, гадость какая оказалась, как же раньше посуду мыли — без горячей воды, без средства этого... И сейчас так моют, наверное, в некоторых местах, выходит, все время из грязной едят, что ли.
А над рекой небо. И тишина. Звенит. И голоса у костра не нарушают этой тишины, она сама по себе. Звезды яркие, отражаются в воде.
Я пустил миски в воду и просто смотрел, как они плавают. Тьфу, черт — все-таки оступился, по «мокрой глине нога съехала в воду. Пойду к костру сушить. Звезды до чего красивые. И Большую Медведицу видно, и Малую. Малую редко так увидишь всю, она тусклая обычно.