Его оставили наедине с мертвецом.
Он вошел в ближайшую комнату, не в гостиную, где это произошло, забрался в кресло, замер в неподвижности, прижавшись лицом к спинке, и стал ждать ее возвращения.
Ему показалось, что ждал он целую вечность, хотя прошло всего полчаса.
Она принесла лопату. Несла по улице, ни от кого не скрываясь, а как еще можно было нести лопату? Лезвие было обернуто коричневой бумагой и перетянуто бечевкой. Рукоятка торчала наружу.
— Меня долго не было?
— Сто лет, — простонал он.
— Я нарочно отошла подальше, — объяснила она. — Я не хотела ее покупать слишком близко от дома, ведь нас все знают в лицо.
— Ты не думаешь, что покупать ее вообще было ошибкой?
Она самодовольно усмехнулась:
— Так, как я это сделала, — нет. Я вообще не просила продать мне лопату. Это он мне посоветовал ее купить. Я только спросила, какой инструмент нужен, чтобы обработать садик за домом, — заступ или грабли. Насчет лопаты я сомневалась, ему долго пришлось меня убеждать. — Она самоуверенно вскинула голову.
И она могла стоять у прилавка и торговаться, недоверчиво подумал он.
Он взял у нее из рук лопату.
— Мы спустимся вместе? — спросила она, аккуратно сняв шляпку и вынув из нее булавки и осторожно положив ее, чтобы не нарушить форму.
— Нет, — ответил он сдавленным голосом. Если она в довершение всего будет еще при этом на него смотреть, то он не выдержит. — Когда… я закончу, я тебе сообщу.
Она дала ему последние напутствия:
— Сначала сделай разметку. Чтобы знать, какая длина и ширина тебе нужна. Черенком лопаты. Тогда тебе не придется делать ненужной работы.
Ответом на это был новый приступ тошноты.
Закрыв за собой дверь, он опустился вниз.
Лампа горела на том же месте, где они ее оставили.
Он подвернул фитиль. Тогда она вспыхнула слишком ярко и слишком многое открылось его глазам. Он поспешно убавил свет.
Ему никогда раньше не доводилось рыть могилу.
Сначала он разметил ее, как она ему велела. Затем воткнул лопату в отмеченное пространство и оставил ее стоять вертикально, а сам закатал рукава рубашки.
Затем взялся за лопату и приступил к работе.
Копать было еще не самым худшим. Во время этого занятия оно лежало позади, не попадаясь ему на глаза. Ужас хоть и не исчез, но был сведен к минимуму. Можно было представлять себе, что роешь яму или канаву.
Но когда он закончил…
Ему потребовалось несколько минут собираться с силами, чтобы достичь необходимой степени решимости. Затем он повернулся к нему лицом и быстрыми шагами пересек подвал.
Он подтащил сверток к краю зияющей в ожидании ямы. Затем, придерживая за отвернутый кусок, оттолкнул от себя скатанную рулоном часть ковра. Ее содержимое с мокрым шлепком вывалилось внутрь. Тогда он подтянул ковер к себе. Опустошенный, он подался без малейшего усилия. На мгновение вскинутая кверху рука тут же упала обратно.
Он старался не глядеть туда. Обойдя яму, он встал рядом с холмиком извлеченной из нее земли и, отвернув лицо в сторону, начал спихивать его лопатой обратно.
Когда ему наконец все-таки пришлось посмотреть, насколько он продвинулся, худшее было позади. На него уже не глядело мертвое лицо. Лишь кое-где сквозь земляную пленку проглядывали фрагменты корпуса.
Вскоре исчезли и они.
«Вот и все, во что обратилось Божье творение», — пронеслось у него в мозгу.
В заключение нужно было умять и утоптать землю, чтобы выровнять ее. В этой работе тоже ничего хорошего не было.
Он занимался ею гораздо дольше, чем требовалось. Словно для того, чтобы мертвец никогда больше не вышел из могилы. Его движения напоминали безумный танец, который он не в силах был остановить по своему желанию.
Вдруг он поднял голову.
Она наблюдала за ним, стоя на верху лестницы.
— Как ты узнала, что я закончил? — вымолвил он, задыхаясь.
— Я уже два раза сюда заглядывала, но не стала тебя беспокоить. Я решила, что тебе лучше побыть одному. — Она наградила его загадочным взглядом. — Я думала, у тебя не получится самому дойти до конца. Но ты смог это сделать, верно? — Он не понял, расценивать ли это как похвалу.
Он откинул лопату в сторону и поплелся по лестнице ей навстречу.
Не дойдя до нее, он упал. Или, вернее, у него просто подкосились ноги. Он распростерся на ступеньке, уткнувшись лицом в согнутую руку и немного всхлипывая.
Она склонилась над ним. Ее рука утешительно опустилась на его плечо.
— Ну, успокойся. Все кончено. Все прошло. Больше беспокоиться не о чем.
— Я убил человека, — выдавил он. — Я убил человека. Я нарушил библейскую заповедь.
Она фыркнула отрывистым смешком:
— Солдаты на войне убивают людей десятками и ни на минуту об этом не задумываются. Им даже медали за это дают. — Поддерживая его за локоть, она помогла ему подняться. — Давай, пошли отсюда.
Она на секунду спустилась вниз, чтобы поднять забытую им лампу, принесла ее наверх и загасила. Затем закрыла за ними дверь. Тщательно отряхнула кончики пальцев один о другой; несомненно, после того, как они касались лампы. Или, возможно…
Снова оказавшись рядом с ним, она нежно обняла его за талию.
— Пойдем, ляжешь в постель. Ты совсем измучился. Знаешь, ведь уже почти десять. Ты там целых четыре часа провозился.
— Ты хочешь сказать… — Он решил, что ослышался. — Спать сегодня в этом доме?
Она вскинула руку, словно отмахиваясь от такой чепухи.
— Уже поздно. Поезда сегодня больше не ходят. А даже если бы и ходили, ну разве можно так вдруг срываться с места посреди ночи? Это наверняка наведет на…
— Но ведь мы же знаем, Бонни. И я, и ты, мы же все время будем знать, что лежит…
— Не будь ребенком. Выброси его из головы, вот и все. Он там, внизу, в подвале. А мы идем наверх, в спальню.
— Она потащила его за собой. — Ты как маленький мальчик, который боится темноты, — усмехнулась она.
Он больше ничего не сказал.
В освещенной спальне, замедленными, механическими движениями стягивая с себя одежду, он исподтишка наблюдал за ней. Обычная возня перед отходом ко сну, ничем не отличавшаяся от любого другого вечера. Как всегда, взметнулась над ее головой волна нижнего белья. Как всегда, падали на пол юбки, и она перешагивала через них, через одну за другой. Как всегда, ее распущенные волосы сначала попали под высокий воротник фланелевой ночной рубашки, а затем, слегка тряхнув головой, она высвободила их наружу. Все ее движения были свободны и естественны.
Она даже присела у зеркала и расчесала волосы.
Он лег на спину и, подавляя тошнотворное ощущение, закрыл глаза.
Они не пожелали друг другу спокойной ночи. Возможно, она решила, что он уже спит, или ее немного задел его моралистический эксцесс. В любом случае он был этому рад. Рад был, что она не попыталась его поцеловать. На мгновение ему показалось, что, случись такое, он бы невольно отпрянул, кинулся бы к окну и выбросился из него наружу.
Она погасила лампу у кровати, и комната погрузилась в синеватую темноту.
Он лежал такой же застывший и неподвижный, как то, что он недавно опустил в вырытую в подвале могилу.
Он не только не мог спать, он боялся заснуть. Если бы и мог, ни за что не дал бы себе этого сделать. Он боялся, что, если погрузится в сон, то встретится с убиенным.