Он вдруг дернулся, твердым шагом двинулся к вешалке и потянулся за шляпой.
— Я обращусь за кредитом. Мы много тратили, мы показали, что у нас много денег, нам не должны отказать.
Но она не двигалась с места, в нерешительности застыв у дверей и задумчиво опустив глаза на пол. Наконец медленно покачала головой, и на губах у нее появилась невеселая улыбка.
— Нет, — сказала она. — Теперь уже не получится. Они по твоему виду все поймут. И тогда не жди от них уважения. Или они поставят тебя в такие условия, что будет еще хуже, чем сейчас.
Она отошла от двери. Наконец она закрыла ее, но не за собой, а перед собой. Закрыла, оттолкнув от себя и отпустив, предоставив ей самой войти в нужное положение. Он не мог разобрать, не скрывается ли за этим жестом раздражение. Это движение могло означать лишь беспечную небрежность, попытку показать ему, что ей безразлично, пойдут ли они куда-нибудь или останутся в номере. Но даже если раздражения и не было, мысль о нем закралась ему в голову. Таким образом, оно вышло на сцену.
Он проследил, как она неторопливой походкой вернулась к стулу перед зеркалом, за которым только что провела добрых полчаса. Но теперь она села не лицом к нему, а спиной. Процедура потекла в обратном порядке. Теперь она вялыми движениями освобождалась от деталей туалета, в которые она, одну за другой, только что облачалась с таким воодушевлением. Перелетев через ее плечо, мягко упали на туалетный столик перчатки. На них опустился неопробированный веер, так и не получивший возможности покрасоваться перед публикой. На стоявшем рядом стуле оказалась крошечная шляпка с пушистыми оранжевыми перьями, снятая с ее головы (но не яростным, а философски-задумчивым движением). Щупальца осьминога, плавно качнувшись, как потревоженные морские водоросли, замерли в неподвижности.
— Зажги-ка опять лампы, — упавшим голосом произнесла она, — раз мы остаемся.
Подняв ноги, одну за другой, пятками кверху, она стащила с них блестящие атласные туфельки с каблучками в форме стакана, в стиле Людовика XV, без малого три дюйма в высоту, что было рискованно, но при ее росте извинительно. И оставила их лежать на том же месте, куда они упали, поставив на пол обтянутые чулками ступни.
И в самую последнюю очередь, расстегнув что-то у себя за спиной, ослабила корсет платья и позволила ему упасть, но только до талии, так и оставшись сидеть полуголой-полуодетой, в полном беспорядке. Так, словно хотела это подчеркнуть.
У него внутри все перевернулось, когда он смотрел, как она разрушает совершенное произведение искусства, только что с таким усердием и тщательностью ею созданное. Это подействовало на него сильнее, чем мог бы подействовать любой высказанный вслух упрек.
Он засунул руки в карманы и устремил взгляд в пол, чувствуя себя жалким и подавленным.
Она сняла нитку жемчуга, обхватывавшую ее шею, и подбросила в воздух, словно взвешивая. И видимо определив, что она кое-чего стоит, зажала в ладонь.
— Это поможет? Возьми, если нужно.
Его лицо исказилось, как от какого-то глубокого внутреннего надлома.
— Бонни! — отрывисто прикрикнул он. — Никогда мне больше не говори таких вещей.
— Я не хотела тебя обидеть, — произнесла она умиротворяющим тоном. — Ты ведь заплатил за это больше сотни, верно? Я думала только…
— Если я покупаю тебе вещь, она твоя.
Они некоторое время молчали, глядя в противоположные стороны. Он — на окно, за которым серел скучный, безликий вечер. Она — на дверь, за которой таились манящие ее (возможно) развлечения.
Потом она закурила сигару. И тут же опомнилась:
— Ах, извини, я забыла. Тебе не нравится, когда я курю. — И собралась погасить ее.
— Кури, если хочешь, — рассеянно проронил он.
Она все-таки загасила сигарету.
Повернувшись к нему, перекинула одну ногу через другую, обхватила руками колено и уютно откинулась назад. Затем, опять внезапно спохватившись, быстро переменила позу.
— Ах, опять забыла. Тебе это тоже не нравится.
— То было раньше, когда ты была Джулией, — ответил он. — Теперь все иначе.
Тут он пристально вгляделся в нее, так как ему пришла в голову запоздалая мысль, не является ли это косвенной формой упрека: напоминание о том, как он раньше к ней придирался. Однако лицо ее ничего не выражало. Она, казалось, даже не видела, что он на нее смотрит. Уголки ее рта чуть поднялись вверх в благодушной, довольной улыбке.
— Прости меня, Бонни, — выговорил он наконец.
Она вернулась оттуда, куда унесли ее мысли.
— Ничего страшного, — спокойно сказала она. — Со мной и раньше такое случалось. С тобой это в первый раз, поэтому и тяжело.
— Ты еще не ужинала, — вспомнил он. — А скоро уже восемь.
— Верно, — жизнерадостно согласилась она. — Давай поедим, есть-то ведь мы еще можем, правда?
Снова он разглядел в ее словах скрытый упрек, снова, казалось, этот упрек существовал лишь в его воображении. Но раз он возник в его воображении, значит, он откуда-то появился.
Она поднялась на ноги и, подойдя к стене, сняла пневматическую переговорную трубку. Дунула в отверстие, и внизу раздался свисток.
— Пришлите нам официанта, — попросила она. — Мы в люксе номер двенадцать.
Когда он появился, она сделала заказ, взяв инициативу в свои руки.
— Принесите нам чуть-чуть поесть, — сказала она. — Мы не голодны. Сгодится одна отбивная на двоих. Супа не надо, сладкого тоже.
И снова Дюран вгляделся в ее лицо в поисках адресованной ему иронии. Но встретиться с ней глазами ему не удалось.
— Это все, мадам?
— Ах, вот еще что. Принесите нам заодно колоду карт. Мы сегодня никуда не пойдем.
— А это еще зачем? — спросил Дюран, едва закрылась дверь.
Она повернулась к нему с медовой улыбкой на губах.
— Чтобы сыграть в двойной солитер, — объяснила она. — Я тебя научу. Это прекрасное времяпровождение.
Его реакция оказалась замедленной, она наступила лишь минут через пять.
Схватив со стола фарфоровую статуэтку, он, поджав губы, что было сил швырнул ее в противоположную стену, разбив вдребезги.
Бонни, должно быть, привыкла к такому поведению. Она и бровью не повела, только чуть скосила глаза, чтобы посмотреть, что это было.
— Они запишут ее нам в счет, Лу. Мы теперь не можем себе этого позволить.
— Завтра я еду в Новый Орлеан, — объявил он глухим от ярости голосом. — Первым же поездом. Ты будешь ждать меня здесь. Я привезу деньги, вот увидишь. Возьму их у Жардена.
Ее глаза расширились, но трудно было сказать, оттого ли, что она волновалась за него.
— Нет! — в ужасе воскликнула она. — Тебе туда нельзя. Тебя ищут. Тебя поймают.
— Пускай лучше поймают, чем оставаться здесь и вести такую собачью жизнь.
Теперь она улыбнулась по-настоящему, ослепительной лучезарной улыбкой, а не ее слащавым подобием.
— Вот это мой Лу, — проворковала она бархатистым голосом. — Вот это настоящий ответ. Люблю рисковых мужчин.