— Он не говорил мне, что ты вернула письмо.
— Ну я тебе это говорю. — В ее голосе не слышалось негодования; он вообще был лишен каких-либо эмоций. — Так что выбирай, кому из нас верить.
Он повесил голову. Ему следовало предвидеть, что это состязание он проиграет. У нее полностью отсутствовало чувство вины. Что не означало ее невиновности, просто отсутствовал сопряженный с виной страх, обычно позволяющий ее разоблачить. Он мог бы устроить ей очную ставку с клерком, и ситуация ни на йоту бы не изменилась. Она точно так же в упор отрицала бы его слова, рассчитывая, что он дрогнет и отступит под ее напором.
Выходя из комнаты, она почти ласково провела рукой по его спине.
— Ты мне не веришь, Лу? — вполне миролюбиво осведомилась она.
— Хотел бы верить.
Уже на пороге она пожала плечами:
— Тогда просто верь мне, и все. И больше от тебя ничего не требуется.
Она лениво-благодушной походкой поднялась по лестнице. И хотя лица ее он в ту минуту не видел, он нисколько не сомневался, что она улыбалась с таким же ленивым благодушием, под стать походке.
Он бросился к камину и, присев на корточки, круговыми движениями быстро провел руками по кирпичам. На черной обожженной поверхности лежал хрупкий комок бумажного пепла, очень маленький, такой, что и в кулаке не сожмешь. Он повернул единственный кусочек, не тронутый пламенем, сохранившийся, возможно, потому, что его до последнего мгновения держали пальцами. Это был нижний уголок, треугольник, образованный двумя прямыми сторонами и неровной обгоревшей линией.
На нем было написано одно-единственное слово — «Билли». И даже его подпортил огонь. На верхнем изгибе буквы «Б» красовался коричневый ожог.
Глава 61
В течение последующих пяти дней — ничего. На почту она больше не ходила. За письменным столом больше не сидела. Писем не посылала и не получала. Что было сказано, то было сказано, а правду о том, что произошло, знал только камин.
В последующие пять дней она даже не выходила на прогулки, сидела дома. Замкнувшись в себе, с самодовольным видом слонялась по комнатам. Словно чего-то выжидала. Выжидала, когда пройдет определенный срок. Когда пройдет пять дней.
Потом, на пятый день, ни слова не сказав, она распахнула дверь своей комнаты, перед тем надолго закрытую, и предстала перед ним в полном облачении. Она давно уже не одевалась и не прихорашивалась с таким старанием. На волосах ее были видны изгибы, оставшиеся после горячих щипцов, которыми она пользовалась для завивки. Губы ее были не просто подкрашенными, а откровенно красными. Словно она желала соответствовать какому-то другому стандарту, отличному от его собственного. Румяна выглядели не естественным образом, а именно как румяна. Запах цветочных духов был таким резким, что вызывал чуть ли не головную боль; к этому он тоже не привык.
Она собралась уходить. Не удовольствовавшись тем, какие выводы он сделал из ее появления, она подтвердила это словами. Словно хотела устранить возможное недопонимание.
— Я ухожу, — заявила она. — Скоро вернусь.
Он не спросил куда.
Это было около трех часов дня.
В пять часов она еще не вернулась. И ни в шесть. Ни в семь.
Стемнело, он зажег лампы, и они прогорели до восьми. Ее еще не было.
Он знал, что она его не бросила, что она вернется. Этого он почему-то не боялся. Каким-то образом он понял это по тому, как она ушла, как открыто, вызывающе она себя держала. Если бы она не собиралась возвращаться, она скрылась бы потихоньку, и он вообще не заметил бы ее исчезновения.
Один раз он подошел к ящику ее комода и достал из дальнего угла деревянную шкатулку, в которой она держала свои украшения. Здесь она оставила обручальное кольцо. Здесь же был и бриллиант, который он подарил ей в Новом Орлеане в день прибытия.
Нет, она его не бросила, она вернется. Просто она вышла прогуляться без обручального кольца.
Ближе к девяти за дверью раздался шум. Не оттого, что ее открыли, а оттого, что кто-то безуспешно пытался это сделать.
Он вышел в прихожую посмотреть. Посмотреть, почему она не заходит, поскольку теперь он знал, что это она.
Она стояла на пороге, оперевшись спиной о дверной косяк. Очевидно, чтобы передохнуть. Или оставив попытки преодолеть оставшуюся часть пути, как слишком трудную для нее задачу.