— Не ходи больше на кухню, — предупредил он, — пока я не вернусь.
— Да меня теперь туда и силком не затащишь, — боязливо согласилась она.
Она закрыла за ним дверь.
Потом снова открыла и окликнула его.
— Не говори им, кто мы такие, из какого дома, — попросила она, понизив голос. — Не хочу, чтобы наши соседи прознали, что у нас крысы. Это бросает на меня тень как на хозяйку…
Рассмеявшись ее типично женским предрассудкам, он тем не менее пообещал ничего не говорить в аптеке и отправился в путь.
Вернувшись, он обнаружил, что она, несмотря на его предостережение и свой собственный страх, все-таки вернулась на кухню, чтобы домыть посуду, и не мог втайне не восхититься ее самообладанием. Правда, в качестве меры предосторожности она поставила на пол к своим ногам зажженную лампу.
— Она больше не появлялась?
— Вроде бы показалась из норы, но я кинула в нее туфлей, и она убежала.
Он показал ей купленный в аптеке яд.
— Нужно рассыпать его в местах их обитания.
— Тебя о чем-нибудь спрашивали? — не совсем к месту осведомилась она.
— Нет, только о том, есть ли у нас в доме дети.
— А из какого мы дома?
— Нет. Аптекарь уже совсем клевал носом. Ему не терпелось поскорее выпроводить меня и закрыться на ночь.
Она протянула руку.
— Нет, не трогай. Я сам все сделаю.
Сняв пиджак и засучив рукава, он присел на корточки перед отверстием и рассыпал вокруг него немного порошка.
— Еще дыры есть?
— Еще одна за печкой.
Она с хозяйским одобрением наблюдала за его действиями.
— Хватит. Слишком много сыпать не надо, а то так можно случайно наступить и разнести его по дому.
— Надо менять его раз в два или три дня, — сказал он ей.
В заключение он положил яд на полку, туда, где хранились банки с приправами, но в стороне от них.
— Обязательно помой руки, — предупредила она. Без ее напоминания он бы и забыл это сделать. Когда он закончил, она уже держала наготове полотенце.
Заболел он на следующий вечер. Причем первая это заметила она.
Закрыв книгу перед отходом ко сну, он заметил, что она на него пристально смотрит. Доброжелательно, но внимательно разглядывая. Наверное, уже давно.
— В чем дело? — жизнерадостно спросил он.
— Луи. — Она сделала паузу. — Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? По-моему, ты сам на себя не похож. Мне не нравится, как ты…
— Я? — удивился он. — Да я в жизни себя так хорошо не чувствовал.
Она сделала ему рукой знак замолчать.
— Вполне возможно, но внешность твоя говорит о другом. В последнее время я все чаще вижу тебя усталым и изможденным. Я раньше об этом не говорила, потому что не хотела тебя тревожить, но меня твой вид уже давно беспокоит. Ты совсем болен, я это ясно вижу.
— Чушь, — со смехом возразил он.
— Если разрешишь, у меня есть превосходное средство. Я и сама его приму, чтобы тебя поддержать.
— Какое? — поинтересовался он.
Она вскочила с места.
— Начиная с сегодняшнего дня мы оба перед сном будем есть гоголь-моголь. Это прекрасное общеукрепляющее.
— Да ведь я же не инва… — попытался возразить он.
— Молчи, ни слова больше! — весело приказала она. — Сейчас пойду и все сама приготовлю. У меня есть прекрасные свежие яйца, лучшие из того, что можно было достать, причем за двенадцать центов дюжина. И немножко бренди туда добавим, он у нас тоже есть.
Он не смог удержаться от снисходительной улыбки, но возражать ей не стал. Она хочет сыграть новую для себя роль: сиделки при мнимом больном. Раз это ей доставляет удовольствие, пускай потешится.
Она пребывала в исключительно веселом и доброжелательном расположении духа, излучала нежность и заботу. Проходя мимо, она наклонилась и поцеловала его в макушку.
— Я на тебя давеча накричала, Лу? Прости меня, дорогой. Ты же знаешь, я не хотела. Я так испугалась, что от страха сущей ведьмой стала… — Улыбнувшись ему, она отправилась на кухню.
Услышав, как она разбивает яйца за приоткрытой дверью, он сам себе довольно подмигнул.
Вскоре он услышал, что, расхаживая по кухне, она что-то напевает себе под нос, такое удовольствие доставляла ей эта добровольно взятая на себя обязанность.
А потом он разобрал слова ее песенки.
Раньше ему никогда не приходилось слышать, как она поет. Свое удовольствие она всегда выражала только смехом. Голос ее звучал не очень громко, но верно. Он бы даже назвал этот звук слишком резким, металлическим, но с тона она не сбивалась.