Когда он уже не в состоянии был утолить одной только водой мучившую его изнуряющую жажду, она сходила в рыбную лавку и с большим трудом раздобыла там ведерко колотого льда, который, вернувшись, кусок за куском стала вкладывать в его пересохший рот.
Она во всем ему потакала. Во всем, кроме одного.
— Сходи за доктором, — наконец попросил он. — Я один не справлюсь. Мне нужна помощь.
Она не двинулась с места.
— Может, еще денек подождем? Ты же такой выносливый, Лу! Может, завтра тебе так полегчает, что…
В немой мольбе он хватался за ее одежду, пока она не отодвинулась, чтобы не помять юбки. Его лицо прорезали скорбные складки.
— Завтра я буду уже мертв. Ах, Бонни, я не переживу эту ночь. У меня внутри все горит… Если ты меня любишь, если ты меня любишь… доктора.
В конце концов она вышла за дверь. В комнате ее не было около получаса. Вернулась она одна, в накидке и в шляпе.
— Ты не… — с замиранием сердца начал он.
— Сегодня он прийти не сможет. А завтра — обязательно. Я описала ему симптомы. Он сказал, что причин для беспокойства нет. Это что-то вроде… колики, и пускай все идет как идет. Он расписал, что нужно делать до его прихода… Ну же, успокойся…
Его глаза глядели на нее лихорадочным, отчаянным взглядом.
Потом он прошептал:
— Я не слышал, как за тобой закрылась входная дверь.
Она метнула на него быстрый взгляд, но ответ последовал незамедлительно:
— Я ее оставила приотворенной, чтобы не тратить времени, когда вернусь. В конце концов, я же оставила тебя в доме одного. Конечно… — Она не договорила. — Ты же ведь видел, что я вернулась в шляпке, правда?
Он не ответил. В его воспаленном мозгу проносилась только одна фраза: я не слышал, как за ней закрылась дверь.
Тут он наконец все понял.
Сквозь окно забрезжил рассвет, второй рассвет с тех пор, как это началось, и вместе с ним прибавилось капельку сил. Сила, необходимая для стоявшей перед ним сверхчеловеческой задачи, прибывала в час по чайной ложке. Уже не та сила, что раньше, не телесная, а в чистом виде сила духа. Сила духа, воля к жизни, к спасению; пожирающий его огонь, подпитываемый лишь кислородом из внутренних источников. Если она исчезнет, то больше уже ничего не останется.
Пока что шевельнулись только его веки, но это уже было начало пути. Долгого пути.
Некоторое время он лежал неподвижно. Пускаться в путь слишком рано было опасно, его могли обнаружить и не пустить.
Вот в коридоре раздались ее шаги, она вышла из своей спальни. Он опустил веки, прикрывая глаза.
Дверь отворилась, и он почувствовал на себе ее взгляд. Ему захотелось сморщить лицо, но он удержался.
Какой долгий взгляд. Когда же она наконец отведет глаза? О чем она думает? «Как долго ты умираешь» или «Дорогой мой, тебе сегодня не лучше?». Что же на самом деле у нее на уме; какова же она на самом деле; что же ему о ней думать?
Она вошла в комнату. Приблизилась к нему.
Теперь она склонилась над ним, внимательно его разглядывая. Он почувствовал тепло ее дыхания. Аромат ее фиалковых духов, которыми она только что побрызгалась и которые еще не успели высохнуть. И сверх того он чувствовал, как ее глаза прожигают ему кожу, как два увеличительных стекла, направленных на кучу хвороста, чтобы, поймав солнечный луч, воспламенить ее. Такая сосредоточенность была в этом неподвижном взгляде.
Только бы не дернуться, только бы не пошевельнуться.
На его сердце, чуть было не остановив его, внезапно упал груз. Это опустилась ее рука, чтобы выяснить, бьется ли еще оно. Оно затрепетало у нее под ладонью, как пойманная птица, и если она это заметила, то, верно, отнесла на счет лихорадки. Внезапно она отпустила руку, и он почувствовал, как ее пальцы движутся к его глазам, наверное, затем, чтобы проверить рефлексы зрачков. Секундой раньше она коснулась его нижних век, и он был предупрежден. Он успел закатить глаза, и, когда через мгновение она приподняла ему одно веко, то увидела лишь безжизненный белок.
Она подняла его руку и поставила ее вертикально на локоть, прижав пальцы к запястью. Она прощупывала его пульс.
Потом положила его руку на место. Не уронила, не бросила, но по ее жесту, по едва уловимому нетерпению он совершенно отчетливо понял, что она разочарована, возможно, даже раздражена, обнаружив, что он все еще жив.
На прощанье юбки зашуршали и обдали его волной воздуха. Дверь закрылась, и комната опустела. Шаги отзвучали вниз по деревянной лестнице, словно по ступеням простучали ритм костяшками пальцев.
Началось возвращение к жизни.