Всю жизнь ею двигали страсти, внезапные перемены и быстрые решения. И, привыкнув к ним, она и теперь не колебалась ни минуты. Его слов было достаточно, чтобы воспламенить ее, разжечь в ней огонь бурлящей энергии.
— Все равно куда. Хоть в Нью-Йорк. Ты меня защитишь, если они попытаются…
Просунув ему руку за спину, она подняла его с кресла. Снова начинался нескончаемый побег. Сплетя руки, они шагнули вперед, к двери. Всего один шаг…
Он упал. На этот раз окончательно, тут ошибки быть не могло. Так падают на землю мертвые. Он лежал лицом кверху. Обмякший, отчаявшийся, покорно ожидая своей участи и устремив на нее безнадежный взгляд.
Она быстро наклонилась к нему.
— Время кончилось, — прошептал он сквозь неподвижные губы. — Не говори ничего. Прижмись ко мне губами. Попрощаемся.
Прощальный поцелуй. В нем, казалось, слились их души. Или попытались навсегда слиться воедино. Отчаявшись, они разъединились — одна погрузилась в темноту, другая осталась в освещенной комнате.
Она оторвала от него губы просто для того, чтобы вдохнуть воздуху. На его лице навсегда застыла бесконечно довольная улыбка.
— Вот моя награда, — вздохнул он.
Смерть закрыла его глаза.
По ее телу пробежала судорога, как будто это она билась в смертельной агонии. Она изо всех сил встряхнула его, как будто его тело могло обрести способность двигаться, которую только что потеряло, потеряло навсегда. Она в отчаянии прижала его к себе, но ее объятия заключали лишь бездыханное тело, которое он уже покинул. Она взывала к нему, умоляла вернуться. Она и с самой смертью пыталась поторговаться, получить у нее отсрочку.
— Нет, подождите! Еще минутку! Дайте мне одну минуту, и я его отпущу! О Боже! Кто-нибудь! Кто-нибудь, послушайте! Еще минуту! Я хочу ему еще что-то сказать!
Нет безутешнее столкнувшегося со смертью язычника. Ибо для язычника со смертью кончается все.
Она упала на него, и ее волосы, золотистые волосы, которые он так любил, рассыпались по его лицу, накрыв его, словно саваном.
Ее губы нашли его ухо, и она прошептала слова, которые предназначались только для него.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты слышишь меня? Где ты? Ты же этого всегда хотел. Так что же ты теперь?
Ее горе выступило на первый план, заслонив все на свете, а где-то в отдалении, на заднем плане, возник приглушенный шум. Кто-то колотил в дверь, кричал — Бог знает откуда они появились здесь, в этом месте, как раз в этот момент? Может, наконец, принесли плоды долго зревшие подозрения их соседей; может, их настигло то, давнее преступление в Мобиле — слишком поздно, слишком поздно. Ибо она так же, несомненно, как и он, ушла от возмездия.
— Эй, там, откройте! Это полиция! Откройте дверь, слышите!
Эти слова не произвели на нее никакого впечатления, угрозы не испугали. Потому что она уже находилась в плену — но не у них. От них она ушла.
И теперь безутешно стонала в неслышащее ухо:
— О, Луи, Луи! Слишком поздно я тебя полюбила. Слишком поздно.
Стихли крики, шум, стук, стихло горе, и ничего не осталось.
— И вот мое наказание.
Беззвучная музыка остановилась. Танцующие в изнеможении падают. Вальс закончился.
Послесловие
Корнелл Вулрич родился в 1903 г. Брак его родителей распался, когда он был еще ребенком. В возрасте восьми лет мальчик, слушая оперу Дж. Пуччини «Чио-Чио-сан», получил как бы второе напоминание о трагизме жизни, а три года спустя однажды ночью он вдруг полностью осознал, что когда-нибудь и он, как Чио-Чио-сан, должен будет умереть; эта мысль поразила его страхом перед волей судьбы, который не оставлял его до конца дней. Он начал писать художественную прозу в годы учебы в Колумбийском университете, пытаясь воплотить в действительность свою мечту стать вторым Скоттом Фицджеральдом, и его первый роман «Расплата за все» («Cover Charge»), о жизни и любви золотой молодежи так называемой эпохи американского джаза, то есть начала двадцатого века, написан в манере его тогдашнего литературного идола. За этим последовали еще пять романов в том же духе, поденная работа в Голливуде, скоропалительный и короткий брак, множество гомосексуальных связей, а затем Вулрич вернулся в Манхэттен. Следующие двадцать пять лет он жил вместе с матерью в часто сменяемых жилых отелях, выходя из дому только в случаях крайней необходимости; он попал в чудовищную ловушку отношений любви-ненависти, и это довлело над его связями с внешним миром, в то время как внутренний мир его произведений отражал в мучительных и сложных сюжетах состояние человека, полностью подчиненного матери.