Ему показалось, что на ее лице, на мгновение принявшем вдруг отрешенное выражение, он прочел угрызения совести.
— Она пишет… — произнесла она, то ли обращаясь к нему, то ли в пространство. — Ты его прочел?
— Да, прочел, — ответил он, ощущая некоторую неловкость.
Она вложила письмо обратно в конверт и похлопала его по тому месту, где он был надорван.
Он с нежностью поглядел на нее, чтобы смягчить настойчивость своей просьбы.
— Напиши ей, Джулия, — сказал он. — Это на тебя совсем не похоже.
— Напишу, — с раскаянием пообещала она. — Обязательно напишу, Луи. — Она опустила глаза на свои переплетенные пальцы рук.
— Но почему же ты раньше не написала? — продолжал допытываться он. — Я тебя об этом не спрашивал, потому что был уверен, что ты напишешь.
— Ах, тут столько всего произошло — я собиралась, то и дело собиралась, но всякий раз меня что-нибудь отвлекало. Понимаешь, Луи, для меня просто новая жизнь началась, и столько всего сразу…
— Я знаю, — мягко проговорил он. — Но ведь теперь ты обязательно напишешь? — Он взял свою газету и углубился в чтение.
— Непременно, первым же делом, — пообещала она.
Прошло полчаса. Теперь она перелистывала тяжелые страницы альбома с украшениями, услаждая свой взор созерцанием выгравированных медных пряжек.
Он с минуту наблюдал за ней из-под опущенных век. Затем напоминающе кашлянул.
Она не отрывалась от альбома, как ребенок, с головой ушедший в игру.
— Ты обещала, что напишешь сестре.
Она в замешательстве подняла голову.
— Я знаю. Но почему обязательно прямо сейчас? Разве завтра нельзя?
— Ты что, не хочешь ей писать?
— Конечно хочу, как ты можешь об этом спрашивать? Но зачем обязательно сию же минуту? Какая разница — сегодня или завтра?
Он отложил газету.
— Думаю, что очень большая. Если ты напишешь сейчас, письмо уйдет завтра с утренней почтой. Если отложишь до завтра, то оно задержится на день, и ей придется еще целый день ждать и волноваться.
Он поднялся и закрыл ее альбом, так как она никоим образом не выказывала намерения сделать это сама. Затем, испытующе глядя на нее, спросил:
— Может, между вами произошла размолвка? Перед твоим отъездом вы поссорились, и ты мне об этом не рассказала? — И не успела она заговорить, даже если и собиралась, он сам за нее ответил: — Хотя, судя по ее письму, не похоже.
Очертания ее шеи, на мгновение выступившие вперед, снова опустились, как будто она собиралась что-то сказать и передумала.
— Ну что ты говоришь, — едва слышно пробормотала она. — Мы так друг другу преданы.
— Ну так что же ты тогда упрямишься? Сейчас — самое подходящее время. К тому же, как я погляжу, тебе совсем нечем заняться. — Ему пришлось взять ее за обе руки и поставить на ноги. И хотя она не оказывала видимого сопротивления, он ощутил вес ее тела в направлении, противоположном тому, в котором он тянул.
Ему пришлось подойти к письменному столу и опустить крышку. Ему пришлось достать из ящика чистый листок бумаги и положить его перед ней.
Затем ему пришлось вернуться за ней и за руку подвести к столу.
И даже когда он почти насильно усадил ее, ему пришлось вложить ручку и бумагу в ее пальчики. Потом он потрепал ее по голове.
— Ты как школьница, которая не хочет учить уроки, — пошутил он.
Ее попытка улыбнуться увенчалась более чем сомнительным успехом.
— Дай-ка мне еще разок взглянуть на ее письмо, — наконец попросила она.
Он принес ей письмо. Но она, кажется, только мельком взглянула на первую строчку, как будто намеревалась воспроизвести ту форму обращения, которая была употреблена в письме. Правда, он убедил себя, что в голову ему лезут сущие глупости. Многим людям, прежде чем ответить на письмо, необходимо просто подержать его в руках; вероятно, она принадлежала к их числу.
Затем, после этого краткого взгляда мгновенно отведя глаза от письма, она написала на своем чистом листе: «Моя милая, дорогая Берта». Он увидел, заглянув ей через плечо, как выходят из-под ее пера эти слова. Больше ей оригинал не понадобился, она отодвинула его в сторону и забыла о нем.
Он оставил ее в покое. Вернувшись на свой стул, он снова принялся за чтение газеты. Но видимо, мысли не шли ей в голову. Время от времени он слышал, как поскрипывает ее перо, но через несколько слов оно останавливалось, и надолго. Потом, судорожно нацарапав еще несколько слов, снова замирало. Как-то раз, бросив на нее взгляд, он увидел, как она утомленно прижимает руку ко лбу.
Наконец он услышал, как она издала глубокий вздох, в котором скорее было слышно отвращение к вынужденной тяжелой работе, чем удовлетворение тем, что она выполнена, и скрип пера окончательно затих. Она с раздражением откинула его в сторону: