Нет ни дня, ни ночи. Пламя факелов и свет фонарей вдоль центральных улиц румянят их в полночь, как яркое дневное солнце, а днем все магазины закрыты, ничего не продается и не покупается. Ничего, кроме веселья, но его можно получить задаром. Уже восемь лет, как этот день сделался официальным праздником, и с того же года, 1872-го, законом разрешено в этот день расхаживать по улицам в масках.
Где-нибудь, вблизи или вдали, постоянно играет музыка; не успеют затихнуть за поворотом звуки одного уличного оркестра, как с соседней улицы уже слышатся аккорды другого. Не прекращаются смех и крики, хотя сами люди и не всегда видны, они могут на минуту скрыться за углом или за открытым окном какого-нибудь дома. И если в данный момент на данной улице образовалось затишье, это значит, что Масленица просто перешла на соседнюю; праздник не останавливается ни на минуту.
В один из таких моментов затишья под навесом галереи, тянущейся вдоль Верхней Канальной улицы, стояла неподвижная фигура. Еще не рассеялся едкий густой смоляной дым, на земле валялись обрывки бумажного серпантина, конфетти, кусочки лопнувших резиновых шаров, напоминающие фруктовую кожуру необычных расцветок, искореженные оловянные рожки и даже женская туфля со сломанным каблуком. Из двери за порог высовывались ноги какого-то пьянчужки, все остальное находилось внутри дома. Кто-то бросил к его ногам венок, вроде того, какими обряжают покойников и который причудливо повис у него на носках.
Но тот, другой, что спрятался под навесом, был совершенно трезв и крепко держался на ногах. Подчиняясь карнавальному духу, он спрятал лицо под маской из папье-маше; в остальном же он был одет совершенно по-будничному. На губах маски застыла жутковатая гротескная улыбка, вдвойне нелепая по сравнению с измученной, усталой позой стоявшего под ней человека.
Нараставший издалека приглушенный гул вдруг, словно прорвавшись, перешел в громкий шум и вместе с ним из-за угла появилась длинная, извивающаяся как змея, цепь танцующих, державших друг друга за плечи или за талию. Масленица, после краткой передышки, снова вернулась.
Вместе с ней вернулись факелы, цимбалы и барабаны из чайников. Улица снова вспыхнула, как при пожаре. Снова по оранжевым фасадам зданий заплясали гигантские тени. И тут же с обеих сторон к окнам хлынули люди. Снова посыпалось конфетти, которое, пролетая сквозь разное освещение, окрашивалось всеми цветами радуги: розовым, лиловым, бледно-зеленым.
По бокам от центральной процессии танцующих, составлявших костяк, следовали разрозненные пары, тройки, четверки и просто одиночки, не вовлеченные в действо, а шедшие рядом. Они постоянно удлиняли цепочку, вливаясь в нее, хотя никто не мог сказать, куда она направляется, но, впрочем, никому до этого и дела не было. Голова ее уже скрылась из виду за вторым поворотом, а хвост еще только огибал первый. Первоначально взятый ею ритм танца был уже давно нарушен из-за ее неуправляемой длины, и каждый выделывал то, во что был горазд. Некоторые изображали кекуок, высоко подбрасывая колени, другие просто перемещались шаркающей походкой, едва отрывая ноги от земли, третьи скакали и прыгали, сверкая пятками, как заведенные.
Маска в галерее лихорадочно поворачивалась из стороны в сторону, туда-сюда, крутилась на остававшемся неподвижным теле; обшаривая глазами проходивших мимо — через одного, на мгновение задерживая на них взгляд, а затем, пропустив одного человека, останавливая его на следующем. Только на женщинах, не обращая внимания на клоунов, пиратов, испанских контрабандистов, вкрапленных между ними.
Нарисованные белой краской глаза навыкате обещали смелую шутку и грубые развлечения, забавное приключение и увлекательный роман. Все, что угодно, только не смерть.
Многие, заметив его, махали ему рукой, некоторые приглашали его присоединиться к веселью, а кто-то бросил цветы, попав ему в нос. Римские императрицы, красавицы из гарема, цыганки, дамы крестоносцев в шутовских колпаках. Нянька в накрахмаленном переднике толкала перед собой детскую коляску со взрослым мужчиной, который иногда помогал ей торчавшими в стороны волосатыми ногами.
Потом вдруг комически-выпуклые глаза неподвижно застыли, а шея, на которой держалась маска, напряженно вытянулась вперед.
Она была в костюме домино, бесформенном мешке с застежками на запястьях, лодыжках и шее. Голова спряталась под капюшоном. Глаза закрыты маской из голубого шелка, но виден ротик, подобный нераспустившемуся розовому бутону.