— Но почему? Не мог же ты сделать нечто такое, что…
— Мог. И сделал.
Жарден ждал, глядя на него в упор.
— Если я скажу тебе, Аллан, я отдам себя в твои руки. Тебе не понадобится давать мне ни цента, моя доля и так отойдет к тебе со временем, во всяком случае, ввиду отсутствия….
И он с сокрушением признался себе, что и так находится в его руках, не важно, расскажет он ему, или нет.
Жарден негодующе выпрямился.
— Лу, я могу обидеться. Ведь мы же друзья…
— То, о чем я тебе собираюсь рассказать, положит нашей дружбе конец. Есть определенные границы для дружбы. За ними она даже наказуема и преследуется по закону.
Из-за двери снова раздался стук.
— Мама уже сердится. Она говорит, что мы сядем за стол без тебя. Эту утку специально готовили…
И на этой домашней, семейной фразе Дюрана прорвало, словно он не мог уже больше сдерживаться:
— Аллан, я совершил убийство. Я не могу здесь ждать до завтра. Мне нужны деньги.
И он безжизненно уронил голову на развернутые ладонями кверху руки, словно на шее у него уже затянулась петля виселицы.
— Папа? — послышалось за дверью.
— Подожди, деточка, — выдавил из себя побледневший как полотно Жарден.
Воцарилось гробовое молчание.
— Я знал, что этим все кончится, — наконец проговорил Жарден упавшим голосом. — Она тебе с самого начала не подходила. Августа почувствовала это еще на твоей свадьбе, она сама мне об этом сказала. Женщины в этом быстрее разбираются…
Он налил себе еще стакан, словно это он совершил преступление.
— Ты ее встретил… Ты ее нашел… Ты потерял голову… — Он протянул стакан Дюрану. — Но ты не виноват. Любой мужчина… Давай я найду тебе хорошего адвоката, Лу. Любой суд в нашем штате…
Дюран с сокрушенной улыбкой поднял на него глаза.
— Ты не понимаешь, Аллан. Это… не она. Это тот самый человек, которого я нанял, чтобы разыскать и арестовать ее. Он ее разыскал, и, чтобы спасти ее, я…
Жарден отступил на шаг с возрастающим ужасом, сменившим оттенок мстительного удовлетворения, явственно проступивший в его предыдущей реакции на услышанное.
— Я снова с ней, — признался Дюран. И едва различимым шепотом, словно обращался к своей собственной совести, а не к находившемуся с ним в комнате собеседнику, произнес: — Я люблю ее больше своей жизни.
— Папа, — раздался в ужасающей близости настойчивый тоненький голосок. — Мама сказала, чтобы я не отходила от двери, пока ты оттуда не выйдешь! — Дверная ручка повернулась в одну сторону, потом в другую.
Жарден замер на месте, глядя не столько на своего друга, сколько созерцая какую-то только ему одному видимую сцену.
Наконец он медленно вытянул руки и грустно, но с какой-то невысказанной преданностью опустил их на плечи Дюрану.
— Я позабочусь о том, чтобы тебе досталась половина стоимости предприятия Лу, — сказал он. — А теперь — нельзя больше заставлять Августу ждать. Не вешай голову. Пойдем, поужинаешь с нами.
Дюран поднялся и, схватив обеими руками ладонь Жардена, на мгновение сжал ее так, что чуть не свалил того с ног. Затем, словно устыдившись такого горячего проявления чувств, поспешно отпустил его.
Жарден, открыв дверь, наклонился, чтобы поцеловать невидимого из-за его спины ребенка.
— Беги, дорогая. Мы сейчас придем.
Дюран, приготовившись к предстоящей пытке, расправил плечи, одернул пиджак, поправил воротничок. И двинулся вслед за хозяином.
— Ты им не скажешь, Аллан?
Жарден распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская его вперед.
— Есть вещи, которые мужчина не выносит за обеденный стол, Лу. — И, положив руку Дюрану на плечо в знак своей дружеской преданности, он рядом с ним пошел туда, где ждали его жена и дочь.
Глава 53
Чуть свет он уже поднялся на ноги с измятой во время бессонной ночи постели, оделся и теперь мерил шагами обветшалый номер заброшенной гостиницы. В ожидании, когда появится Жарден с деньгами…
(«До утра я не смогу раздобыть тебе деньги, Лу. У меня дома их нет; мне нужно взять их из банка. Ты можешь подождать?» — «Придется. Я буду в гостинице „Пальметто“. Под фамилией Касл. В шестидесятом номере. Привези их туда. Или столько, сколько сможешь, я не могу ждать, пока закончится оценка имущества».)
…и в страхе, который нарастал с каждым часом, что он не появится. До тех пор, когда миновало время открытия банков и утро начало переходить в день, его страх не сменился уверенностью, а уверенность — убежденностью. Теперь он знал, что продолжать ожидание означало лишь позволить неизбежному предательству застать себя врасплох.