— Кажется, — сказал он, — вы намерены продолжать свои попытки.
— Нет. Даю вам слово, я и не собираюсь.
— Даже даете слово! — засмеялся Малинский. — Искренне говоря, я бы больше не пытался. Но это не значит, что новые попытки совершенно лишены смысла.
— К сожалению, отец де Вос ясно дал мне понять, чтоб я не обольщался никакими иллюзиями.
— Ничего подобного! Он вам сказал — по крайней мере, это вытекает из того, что вы мне передали, — что через него и через Кампилли, как и через других видных деятелей университета или юристов, вы ничего не добьетесь. Но одновременно он подтвердил, что существуют разные другие двери и вам вольно решать, хотите ли вы туда стучаться или не хотите.
Он пододвинул ко мне кресло, то самое, с которого я только что встал, когда мы начали прощаться.
— Я вас отнюдь не уговариваю, — сказал он. — Но если позднее, вернувшись в Польшу, вы будете упрекать себя, что не использовали какие-то шансы, то лучше, пока есть возможность, еще раз попытайте счастья. Тем более что вы ничем не рискуете.
Затем он перешел к подробностям.
— Я вам сказал вчера, что в Риме каждый человек имеет доступ к какому-нибудь влиятельному иезуиту. Я тоже. Даже к двум. К счастью, это фигуры не такого масштаба, как ваш священник де Вос. К счастью, потому что не являются светилами, к которым приковано всеобщее внимание. Так вот, к счастью, мои иезуиты иной формации. Стало быть, их не смутит, что де Вос уже поставил на вас крест. Их это ни к чему не обязывает. Они люди иного типа. Что вы скажете? Вас это интересует?
Я утвердительно кивнул головой, после чего добавил:
— Лишь бы этот тип не оказался слишком… — я не сразу нашел подходящее определение и наконец шепотом произнес: — скользким.
Малинский понял и иронически засмеялся.
— Ни в коем случае. Всякие скользкие типы в курии — не моя специальность. А даже если бы это было иначе, я никогда не позволил бы себе шутить с человеком в вашем положении. Ведь вы безусловно согласитесь, что только в порядке дурацкой шутки я решился бы направить к таким типам человека — простите меня, — столь оторванного от практической жизни, как вы.
Я его обидел! Надо было объясниться.
— Извините, — сказал я. — Но вы так загадочно выразились. Вы говорите: «иной тип», «иной формации», не давая им точного определения. Отсюда мое предположение.
— Ничего. «Иной» означает попросту: конкретный. А иной формации — значит также, что они твердо ступают ногами по земле. Без всякой мистики или тому подобных абстракций. Даже скажу грубее — они корыстны: если мои священники — не один, так другой — усмотрят в вашем деле хоть какие-нибудь выгоды, то сразу его уладят. Только вы опять-таки не вздумайте их заподозрить в материальной корысти. Например, будто им нужны взятки или уж не знаю, что еще вам может взбрести в голову!
Он все еще был раздражен. Тогда я ему объяснил, почему не надо обращать внимания на мои необдуманные слова.
— Разговор со священником де Восом вывел меня из равновесия. Надеюсь, вам это понятно. Я мог сморозить какую-нибудь глупость. Не правда ли? Забудьте об этом, и давайте перейдем к делу.
Он протянул руку и положил ее мне на плечо.
— Хорошо. Перехожу. Теперь, пожалуйста, подумайте, а вечером зайдите ко мне. Или даже завтра утром. Во всяком случае, так, чтобы я до отъезда в Болонью успел предупредить ваших предполагаемых собеседников, что вы к ним явитесь. Разумеется, в том случае, если вас заинтересуют мои предложения.
Я постучался к нему час спустя. Он был прав. Следовало все испробовать. Пусть и без веры, даже без той скромной, глубоко запрятанной веры, с какой я вошел в первый раз к священнику де Восу и к монсиньору Риго. Но — следовало. Следовало покинуть Рим, только исчерпав все возможности, не раньше того. Я так и сказал Малинскому. Он как раз собирался ехать в город. Вернувшись, он сообщил мне, что переговорил по телефону со своим знакомым из генеральной курии Общества иезуитов на Борго Сан Спирито священником Дуччи, и тот, узнав, что я приезжий, согласился принять меня вне очереди.
— Мы должны у него быть ровно в половине девятого, — закончил Малинский.
Однако на следующий день священник Дуччи заставил нас долго ждать. У него был секретарь. Приемная. Просторная, как в большой конторе. В приемной полно посетителей. Толчея. Непрерывное движение. Телефонные звонки. Быстрый темп. Секретарь, тоже священник, то и дело появлялся в дверях. Все присутствующие устремлялись к нему; движением руки или легким наклоном головы он вызывал к своему шефу очередного просителя, и часто тот сразу же возвращался на прежнее место, так как звонила междугородная и начинались долгие разговоры по телефону. В приемной — мягкие, удобные стулья и кресла, только их слишком мало. Сперва я вставал всякий раз, как кому-нибудь из ожидающих, монаху или священнику, — впрочем, сюда приходили преимущественно такие посетители, — негде было сесть. Но Малинский меня удерживал. Наконец, после очередной моей попытки, он рассердился и прошептал: