— Еще раз спасибо за все, — сказал он. — И еще раз простите.
Он взялся за ручку двери и замер на миг: куда же теперь?
— Подождите, — раздался за его спиной голос Климонтовой. — Я выйду с вами, мне надо в магазин, на уголок. У меня кофе кончился.
— Кофе? Вы любите кофе?
— Я возвращаюсь из поездок чуть живая!
Ему захотелось вдруг выпить кофе и при мысли, что сейчас он останется один, стало тоскливо.
— Я устаю очень, — продолжала Климонтова, — сообщение, как правило, неудобное, да еще на лошадях трясешься и не высыпаешься, а приеду — сразу же за отчет, пока свежо все в памяти. Выпью чашку крепкого кофе и — за работу.
— Но разве на службу вам сегодня не надо?
— В отдел народного образования? Нет, что вы! После такой поездки у меня всегда свободный день. Я дома работаю. Но сегодня примусь за дела после обеда. Надо отдохнуть!
За разговором они дошли до угла, где была продовольственная лавчонка.
— Давайте выпьем кофе где-нибудь, — попросил вдруг тихим голосом Уриашевич. — Ну, пожалуйста!
Она колебалась, и тогда он привел ее же слова, сказанные полчаса назад:
— Какая разница, где пить, дома или в кафе: по времени одно и то же.
Но так как она все не могла решиться — менять планы было не в ее привычках, прибавил:
— Мне бы хотелось поговорить с вами о моих родственницах. Как они, собственно, живут?
Наконец на Замковой площади, обращенной в сплошные руины, набрели они на маленькое кафе, где было всего несколько столиков.
— Вам большую чашку или маленькую? — спросил Анджей.
— Увы, большую! Я возвращаюсь домой еле живая, — снова повторила Климонтова.
Однако усталой она не выглядела. Больше того, едва упомянула о своих поездках, как сразу посвежела: глядя на нее, можно было только позавидовать ее здоровью. Видно, тема эта живо ее интересовала. Только на миг оживление ее угасло, сразу же после прихода в кафе, когда Уриашевич, который краем уха слышал о низких окладах учителей и сравнительно высоких командировочных, безо всякой задней мысли заметил:
— Вам, наверно, много приходится ездить, чтобы подработать!
В душе она возмутилась, но не подала вида, — колкости говорить не хотелось, а оправдываться перед ним тем более. Если не понял сразу некоторых вещей, все равно, значит, не поймет. И пояснила кратко:
— Я бываю часто в командировках, потому что работы невпроворот. Особенно после амнистии, когда в школы пришла молодежь, скрывавшаяся в лесах. Главным образом в сельскохозяйственные техникумы, которые подчиняются министерству, где я работаю. Да и в самом министерстве после выборов произошли наконец перемены. Теперь поле деятельности широкое.
Анджей слушал, неподвижным взглядом уставясь на мраморную доску столика. В кафе он пригласил ее под тем предлогом, чтобы расспросить о родственницах. Но едва зашла о них речь, пожалел об этом. Климонтова выражалась осторожно. Но сквозь сочувствие к его теткам проглядывало и осуждение. Не то чтобы она была ограниченной, просто взгляд на вещи у нее был какой-то особый. Но какой, Анджей уловить не мог. Вообще он был не в состоянии разбираться в чем-либо или что-то решать. Он еще ниже опустил голову.
— Конечно, — вяло повторял он время от времени. — Ага.
— Я не раз с ними говорила, но пожилые люди посторонним не доверяют. Многое сейчас зависит от вас.
— Да, конечно.
Он боялся, что его односложные ответы наскучат ей и она уйдет, оставив его в одиночестве. И попросил ее еще что-нибудь рассказать о своих школах. Слышать о вещах посторонних все-таки легче, чем о непосредственно тебя касающихся и причиняющих боль.
— Школы! Школы! — улыбнулась Климонтова. — Это вся жизнь моя!
Она заговорила о том, как перегружены учителя и в каких трудных условиях приходится им работать, о совершенно новом типе ученика, — о людях, которые давно вышли из школьного возраста, но тем не менее снова садятся за парты, начиная с азов. О вернувшейся в школу после многолетнего перерыва молодежи, о вечерних курсах, о том, что не хватает помещений и занятия проводятся с утра до ночи, о тяге к ученью.
— Интересно, правда? — повторяла она время от времени, чтобы перевести дух.
— Интересно, — соглашался Уриашевич.
А когда она привела слова одного человека, который вернулся в школу, чтобы научиться читать и писать, и, покидая ее, сказал: «Всегда буду с благодарностью вспоминать это место, где я вновь стал себя уважать», — Уриашевич почувствовал, что у него сердце стало оттаивать, чего он в последнее время всячески избегал.