— Мама, с тобой иногда так трудно! — нервно восклицает Тося.
Об Иоанне никогда в доме не говорили. Только о Париже, городе, где она жила, расспрашивала мать после войны. Но когда Анджей, встретив там Иоанну, сообщил, что она жива, пани Уриашевич опять словно забыла о дочери.
— Ты все время думаешь о ней! Мы чувствуем это!
Мать не возражала.
— Зачем ты это делаешь? — Ванде больших усилий стоило заговорить об этом прямо. — Она испортила нам с Тосей жизнь. После скандальной истории с нею и нас, сестер, стали сторониться, а когда в обществе об этом забыли, нам уже поздно было замуж выходить. Мы никогда ей этого не простим!
— Зачем так говорить! — перебила Тося сестру. — Конечно, жизнь наша могла бы сложиться иначе, но зато мы остались с мамой. Разве это не самое главное? Да, мужей, сыновей, дочерей у нас нет, зато есть мать. Иоанне мы не простим, что она маме причинила горе. Когда она убежала из дома, ведь ты, мама, после того, первого, приступа чуть не умерла. И до сегодняшнего дня так и не оправилась.
Мать избегала их взглядов. И смотрела то на цветную фотографию брата, то в окно.
— Может, она там разбогатела, — цедила сквозь зубы Ванда, — а мы до крайней нищеты дошли. Ну и что? Не станем же мы у нее милостыню просить?
При этих словах ее даже передернуло. Ванда непрерывно думала о сестре, хотя и упрекала за это мать. О прежней, красивой Иоанне, хорошо одетой, у которой она, Ванда, такая, какой стала теперь, просит помощи для матери. Подобные видения были сущей пыткой для нее.
— Был у нее ребенок, — она его погубила. Мужчин меняла без конца. В свое удовольствие жила. Стыдно в глаза было смотреть всем приезжавшим из Парижа, — столько позорных историй рассказывали про нее. Могла бы после всего, что было, хоть святую-то Иоанну не танцевать. Да, впрочем, что говорить, ты сама прекрасно знаешь.
Тося поджала губы, желая прекратить этот разговор, но Ванде надо было услышать мнение матери.
— Мы с Тосей считаем, что ее приезд ничего не меняет. Но у тебя, мама, на этот счет, кажется, иное мнение? — повысила она голос.
— Разве я что-нибудь сказала? — прошептала старуха и откинулась на подушки, закрыв руками лицо.
Дочери отошли от кровати. Тося направилась к плите и взяла ведро для угля.
— Оставь! — потянулась за ведром старшая сестра. — Я сама принесу, тебе нельзя тяжести поднимать.
Но младшая не отдавала.
— Посмотри на свои руки, — возразила она. — Они у тебя все в ссадинах из-за того, что ты уголь колешь и таскаешь тяжести. Я больше не позволю тебе ходить в подвал.
На лицах их не было улыбки; они тревожились друг за друга, злились на себя за разговор с матерью, нервничали из-за создавшегося положения. Ванда глазами показала Тосе на дверь, и они выскользнули в коридор.
— Может, уступить? — деревянным голосом спросила Ванда. Опыт последних дней убеждал их, что они преувеличивают. Но при одной мысли, что сюда может прийти Иоанна, все в них против этого восставало, и они решили не пускать ее, сославшись на здоровье матери.
— Это просто каприз! — сказала Тося. — Завтра передумает.
Ванда задумалась, а потом спросила:
— У тебя тоже такое впечатление, что она этого хочет?
— Лучше уж ей сказать про Анджея! — вместо ответа предложила Тося. — Смотри, как она приняла известие об Иоанне. Мы, боясь за ее здоровье, никогда бы ей не решились этого сказать. А она ничего, выдержала.
— Хорошо, — подумав, согласилась Ванда, — скажи ей про Анджея. Скажи, будто я слышала, что он скоро приедет, но я, мол, известный скептик, ни во что не верю, а тебе сердце подсказывает, что на этот раз сбудется.
Они спустились в подвал. Тося наложила в ведро угля, набрала картошки. Ванда отнесла все наверх и поставила около плиты. Потом стала собираться в город: приготовила рюкзак и, насовав туда банок и жестяных коробок, присела на минутку к окну, проверяя по записной книжке, куда надо пойти.
— Ты будешь сегодня у тех поляков из американской миссии? — спросила Тося.
— Да, я записана на двадцатое.
— Ни о чем для меня не проси. Ты знаешь, что я имею в виду. Не надо!
От американской Полонии они получили уже много белья, продуктов, лекарств. Но сейчас Тося имела в виду другое: искусственные зубы, которые за счет той же миссии вставили Ванде.
— А как же я? — воскликнула Ванда и, раздвинув губы, продемонстрировала два ряда белоснежных зубов. — Это несправедливо!