— Что же она сказала такого?
Анджей не мог в себя прийти от удивления.
— Сказала, что ксендзов сажают! На Поморье, в Силезии, на Познанщине. Все духовенство — в тюрьме! Вот что!
— Не может быть! — сделал Анджей большие глаза.
— Тем не менее ее за это арестовали. Только за эти слова!
— Но сам факт невероятен! — не унимался Анджей. — Возможно ли это?
— Если Рокицинскую сажают ни за что, так что же о ксендзах говорить? — заключила она с неотразимой логикой.
Разговор кончился. Анджей простился до вечера. У бабушки он уже был утром, возвращаться к Хазе не хотелось, с Иоанной они вчера виделись, и вообще он был сыт по горло всякими встречами и визитами. И пошел куда глаза глядят.
— А, черт! — выругался он, поймав себя на том, что уже в третий раз проходит мимо кафе, в котором сидел как-то с Иоанной, и заглядывает в окно.
И внезапно понял, что делает это не случайно, хотя бессознательно. В этом кафе Иоанна обещала познакомить его с девушкой, которая вчера ему улыбалась.
— А, черт! — выругался он еще раз.
Глупым ребячеством показалось ему заглядывать в окна, зная, что за этим кроется. Но одновременно догадка эта наполнила его не менее глупой радостью.
Рокицинский принял Анджея очень радушно. Услышав в прихожей его голос, вышел к нему, обнял, оглядел с ног до головы.
— Возмужал, похорошел! — провозгласил он. — На отца как будто и не похож, но чем-то его напоминаешь.
Жил он на той же роскошной вилле, дорогую мебель и ковры ему тоже удалось сохранить. И в нескольких комнатах, которые остались у него после уплотнения, обстановка была прежняя. Хозяин увлекался шахматами. Приход Анджея как раз прервал партию.
— Продолжайте, пожалуйста! — сказал Анджей.
Но прежде чем снова приняться за игру, хозяин убедился, что Анджей никуда не торопится и останется выпить чаю.
— Вы, молодежь, прибегаете, как на пожар, а хотелось бы поговорить.
— С радостью.
— Эх, — невесело улыбнулся адвокат, — радости-то мало. Осиротел я!
— Знаю, знаю!
— Разбросала детей судьба по всему свету! С женой меня разлучили!
Анджей намекнул, что и это ему известно. И причина ареста тоже.
— Ее обвиняют еще в распространении каких-то брошюр. Ничего такого я у нее не видел. Но не будем говорить о вещах неприятных. — И представил Анджею своего партнера: — Он хорошо знал твоего отца.
— И дядюшку вашего, пана Конрада, тоже знавал, — прибавил тот.
— Именно «знавал», это вы правильно прошедшее время употребили, — едко заметил адвокат. — Я тоже знал его когда-то, но теперь не знаю и знать не хочу! Ты не обижаешься, Анджей, что я так говорю? — И продолжал, не дожидаясь ответа: — Ну захотелось человеку сделать карьеру — делай на здоровье! Но зачем же в вопросах политических быть с ними заодно?
Рокицинский попробовал сосредоточиться на шахматах. Но мысли о Конраде Уриашевиче мешали, не давали покоя. И сдерживаясь лишь ровно настолько, чтобы избегать резких выражений, адвокат стал приводить выдержки из его статей и выступлений.
— Материала на него для передачи прокурору больше чем достаточно, дай только срок.
Конраду Уриашевичу по разным поводам приходилось выступать от своей партии: и перед референдумом, и перед выборами, и на съезде работников химической промышленности. В одном из докладов он заявил, что в довоенной Польше всеми химическими фабриками до единой управлял иностранный капитал.
— И у него хватает наглости так говорить! — выкрикнул адвокат. — Ведь сам же уговаривал Станислава Леварта ликвидировать лабораторию и пользоваться иностранными патентами! — Он дотронулся кончиками пальцев до шахматной фигуры, и она опрокинулась: руки у него дрожали. — Слишком я любил твоего отца, потому и говорю тебе прямо в глаза. Недалек тот день, когда дядюшку твоего повесят за сотрудничество с советскими оккупантами. Ты должен с ним порвать!
Анджей разозлился — прежде всего на самого себя; опять поддался искушению, отправился в гости к людям, от которых уйдет, словно одурманенный, подавленный упрямой слепой и бессильной ненавистью, с какой не раз уже сталкивался.
— Человеку с такими заслугами стоило только немного подождать, — вмешался в разговор шахматный партнер. — Но, видно, до войны ему надоело быть пешкой, и он предпочел предать забвению заслуги оккупационных лет, чтобы поскорей пробиться к власти. Как вы считаете?
Вместо ответа Анджей спросил про Кензеля. Он пришел, правда, не за этим, но ломать себе голову над поведением дядюшки тоже не собирался. Дядюшка — дело десятое, проблема совсем в другом, но об этом думать не хотелось. Спросив про Кензеля, о котором они, может, никогда и не слыхали, он прибавил в объяснение: