— Ба! Никак, ты адмиралом стал! — воскликнул он.
Ян Биркут, инженер и уже старший ассистент в политехническом институте, в ту пору когда Уриашевич поступал туда, уволенный за радикальные убеждения, а накануне войны арестованный в Гдыне, был в морской форме.
— Адмиралом? — засмеялся он и, заметив свободное такси, остановил его. — Садись, подвезу, — не спрашивая куда, бросил он, освобождая Анджею место рядом, и назвал шоферу адрес. — Вырвешься на сутки какие-нибудь в Варшаву, а время так и бежит. — Он взял Анджея под руку, притянул к себе дружески и, вспомнив его слова, хлопнул по колену. — Адмиралом не адмиралом, а капитаном — это точно! Начальником порта в Оликсне! Да вот беда, начальник функционирует, а порта все нет! — И, окинув Анджея быстрым, но пытливым взглядом, добродушно пробасил: — Смотри, плохо будет, если не знаешь, где эта Оликсна!
Уриашевич стал оправдываться, что месяц всего как вернулся.
— А где же твоя прежняя любовь к морю? — сделал Биркут большие глаза. — Небось и новую карту побережья еще не удосужился посмотреть? — Он прищурился: — Что, угадал?
И засмеялся — по-прежнему безудержно, громко, весело, но уже не так искренне, как вначале. Потом сообщил, что вчера только приехал и прямо с поезда отправился в поход по разным министерствам, ведомствам и учреждениям. Клял всех и вся, но из его слов явствовало, что он преисполнен надежд выколотить для своего порта все необходимое.
— Это не порт, скажу я тебе, а мечта!
— Ты хочешь сказать, он был таким?
— Не был, а будет! — И, чтобы наглядней представить, как выглядит порт в Оликсне, положил одну руку на правое колено, а другую — на левое, так, чтобы они не касались пальцами. — Вот, смотри: здесь два мола, — принялся он объяснять, — между кончиками моих пальцев — несколько затопленных кораблей, на молах — сплошные ямы, выбоины, а там, где мой пупок, то есть на набережной, тоже, кстати, порядком разрушенной, ни тебе подъемного крана, ни эллинга, ни складских помещений. Вот во что немцы порт превратили, когда отступали.
В Оликсне застрял он в сорок пятом году. Первое время их было всего пять человек, и никаких ассигнований, машин, оборудования, словом — ничего. С тех пор ноги стали болеть, и нервы истрепаны, и сердце пошаливает — вот чего стоила борьба: сначала со смертниками из разбитых немецких соединений, потом с мародерами, потом с покидавшими город жителями — бездействующий порт не мог обеспечить им средств к существованию.
— А я торчу, понимаешь ли, в управлении порта и начальником называюсь, да только начхали все на такое управление!
— Зачем же ты там сидел?
— Приказали, вот и сидел.
— А приказали-то зачем?
— Ба! — В маленьких глазках Биркута вспыхнули озорные огоньки. — Для поддержания духа! — И он лихо сплюнул в открытое окно такси. — Вначале волынка страшная была. При наших средствах и таких разрушениях работа подвигалась черепашьим шагом — ну как воду из океана пипеткой переливать. Но для города она имела свое значение, и опыт показал: лучше было иногда ее переоценить, чем недооценить, чтобы люди не теряли надежды — в недалеком будущем они опять смогут рассчитывать на порт. — Такси снова огласилось его заразительным смехом. — Что ж тут такого, — сказал он примирительно, — не у каждого хватает мужества, надо иногда его и у других позаимствовать, как говорит наш портовый боцман, пан Чечуга. Ты спросил, зачем нам приказали сидеть в бездействующем порту. Понял теперь?
На первых порах восстановление портов шло полным ходом в Гдыне, Гданьске, Щецине: крупных объектах, пригодных для перевалки массовых грузов. Туда бросили все наличные плавучие средства, специалистов, квалифицированных рабочих и деньги ассигновали. Для портов же поменьше ничего не осталось.
— А работать для вида, для отвода глаз, — продолжал Биркут, — очковтирательства этого я органически не переношу. По мне, лучше правду-матку резать, чем людей за нос водить. До сих пор с души воротит, как возню эту всю вспомню с разными нытиками да паникерами. Но постепенно до меня кое-что стало доходить. Помню, Чечуга все настаивал, чтобы взяться за восстановление маяка. Немцы тротила не пожалели, разнесли там все вдребезги. Но вот прошло какое-то время, Чечуга откопал где-то призму — смехотворно слабенькую, а я — лампу ей под стать. Под Вавелем в Драконьем Логове это бы еще сошло с грехом пополам, но для навигации — это все равно что светлячком бальный зал освещать. И, однако, даже нам, не говоря уж об Оликсне — обо всех тех, кто приехал в этот портовый городок, где порт бездействует, — жить с маяком стало как-то веселей.