— Я вам бесконечно благодарен, — сказал Уриашевич едва слышно.
И с превосходящим простую благодарность смущением поднес к губам обе ее руки. Они были шершавые, неухоженные. Растроганный Анджей целовал их дольше, чем следовало, — с неподдельным чувством, которое должно было заменить невозможную между ними откровенность.
Внизу хлопнула дверь и заскрипели ступеньки.
— Одна из ваших тетушек идет сюда, — сказала Климонтова.
Не успела она договорить, как в дверях выросла запыхавшаяся, возбужденная Ванда. Она была так взволнована, что забыла постучаться. Анджей выпустил руки Климонтовой.
— А, это ты! — вскричала тетка. — Не ожидала, что застану тебя здесь.
Только сейчас они заметили, что за ней волочится по полу что-то длинное, переливающееся.
— Как ты мог это сделать, Анджей? Как ты смел!
Двумя пальцами брезгливо подняла она свисавшее до полу трико, похожее на егерское, но с серебристым отливом и очень тонкое. А в левой руке держала короткий корсаж темно-синего бархата, вышитый лилиями.
— Ты маме это принес? — набросилась на него тетка.
Что было в свертке, который Иоанна передала для бабушки, он не знал.
— Лучше не отвечай, а то еще соврешь!
Она смотрела на него, как в детстве, когда он, бывало, набедокурит.
— Стыд и позор! Вступать с нею в тайный сговор. И приносить эту мерзость маме!
Она швырнула на стол корсаж и трико и обратилась к Климонтовой:
— Не потерплю этого у себя в доме! Тем лучше, что я застала здесь Анджея. Пусть забирает эти тряпки и вас тоже избавит от них.
Что касается Иоанны, Климонтова была немного в курсе дела: Ванда просила ее не упоминать при матери о заметках в газетах и расклеенных афишах.
— Просто стыдно перед вами. — Возмущенный голос Ванды стал жалобным. — Я не решалась до сих пор рассказать вам всю правду о сестре. Вот ее балетный костюм — она изображала в нем святую, а на деле мужчин приманивала.
И мысли и взгляд ее прикованы были к костюму Иоанны.
— Лилии! — Голос ее задрожал. — Но из какой они трясины! Все это осквернено нездоровыми взглядами, похотливыми прикосновениями, бесстыдными объятиями! В Париже, в Америке, всюду. Никому, нигде не было отказа!
Внезапно она расплакалась.
— И все это обнаружила я в маминой постели. Помимо всего прочего, это же просто негигиенично!
Анджею стало жаль тетку. Она всегда избегала говорить с ним об Иоанне. И вдруг ее точно прорвало. Но обстоятельства не благоприятствовали разумному объяснению, и Анджей не пытался ни оправдываться, ни защищать Иоанну, а просто хотел успокоить Ванду. Но едва он попытался ее обнять, она оттолкнула его.
— Думаешь, мне удовольствие доставляет вытаскивать из-под матраца и насильно отнимать у мамы эти тряпки. Но я делаю это ради самой мамы, ради прежней физически и умственно здоровой мамы, она бы никогда нам не простила, смалодушничай и помирись мы с Иоанной, предав забвению все случившееся!
Носового платка у нее не оказалось, слезы текли по щекам, и она размазывала их по лицу красными, потрескавшимися руками, которые обычно стыдливо прятала.
— Думаешь, мне приятно просить панну Климонтову, чтобы она взяла эти тряпки, которые каждая порядочная женщина сожгла бы в печке, что я и сделала бы, не закричи мама так страшно…
И она выбежала из комнаты. А они стояли, ни слова не говоря. Первой нарушила молчание Климонтова.
— Панна Ванда заблуждается. Бабушка ваша в здравом уме. И прекрасно все понимает. — Поколебавшись, она превозмогла себя и сказала: — Школа школой, но жалко все-таки, что вы не можете жить со своими. Комнату, которая наверняка предназначалась для вас, заняла я. Но вам я не могу ее уступить — комната закреплена не за мной, а за школьным отделом, а там огромная очередь ждущих жилья в Варшаве. Я уже справлялась.
— Зачем вы это говорите, — перебил он, смутившись.
— Да, конечно, — сконфузилась она еще больше. — Если ничего нельзя сделать, так незачем и говорить. Итак, до завтра, — напомнила она на прощанье.
Внизу у двери его поджидала тетка. Она схватила Анджея за руку.
— Боже, я не могла предостеречь тебя при ней, ведь это же касается ее, — послышался в темноте теткин голос. — Вчера у нас, к счастью, был ксендз Завичинский. Он справлялся, что из себя представляет эта Климонтова. Ей нельзя доверять. Она еще до войны была коммунисткой.
Он понимал: спорить с ней бессмысленно. И только воскликнул с возмущением:
— Тетя, нельзя же так!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ