— Тетка у тебя мировая! — сообщил он Анджею на кухне. — Правда, не в моем вкусе. И старовата для меня. По мне, лучше уж совсем зеленая, чем такая перезрелая. Но баба она мировая!
Когда, по расчетам Анджея, пора уже было выходить, он запер свои чемоданы и вынес их в переднюю.
— Шесть часов! К сожалению, я должен идти. А ты? — обратился он к Иоанне.
— В таком случае, чтобы достойно закончить вечер, — смеясь, повторила она слова Хазы, — проводим его на вокзал.
Хаза встал с тахты, потянулся и сказал со вздохом:
— Конец невеселый! Ну, что поделаешь!
Прибыли утренние поезда; Анджей, Иоанна и Хаза двигались навстречу людскому потоку. Вокзал гудел, как пчелиный улей.
— А ты что тут делаешь?
Анджей обернулся, и чемоданы чуть не выпали у него из рук. Иоанна здоровалась со Степчинской.
— Пан Хаза, — представила она его первым, так как он стоял ближе. — А это мой дорогой племянник, о котором я тебе говорила.
Ладонь у Степчинской была узкая и мягкая, рукопожатие энергичное. Выглядела она иначе, чем на сцене, — гораздо интересней. Улыбка у нее была удивительно милая и естественная. Вблизи Анджею показалось, будто перед ним сестра той танцовщицы, только во сто крат красивее.
— Вы что уставились друг на друга? — спросила Иоанна. — Успели уже познакомиться?
— Нет! — замотала Степчинская головой.
— Нет! — повторил Анджей.
На ней была шапочка оранжевого цвета, из-под которой виднелись черные блестящие волосы. Руки она засунула в карманы подбитого мехом пальто. Губы были чуть приоткрыты.
— Что ты тут делаешь? И почему молчишь, когда тебя спрашивают? — допытывалась Иоанна.
— Просто так!
— Что значит «просто так»? Я спрашиваю тебя, что ты тут делаешь, а ты молчишь. Это что, секрет?
— Простите, я вас не поняла, никакой не секрет. Встречаю маму.
Хаза побежал за перронными билетами. В ожидании, пока он вернется, они стояли втроем и разговаривали. Верней, говорила главным образом Иоанна: сообщила, что Анджей уезжает и куда именно, что они прокутили всю ночь и что Галина считает ее своим идеалом. Степчинская отвечала односложно.
— Что с тобой? Такая болтушка всегда, а сегодня слова из тебя не вытянешь.
— Так просто, — снова повторила Степчинская.
Оказалось, им нужно на одну и ту же платформу. Оба пути были пока свободны: поезд, которым приезжала мать Степчинской, опаздывал, а состав Анджея еще не подали. Дул пронизывающий ветер. И чтобы согреться, они стали прогуливаться по перрону — до конца и обратно к вокзальным строениям. Прохаживались парами: Хаза с Иоанной, Анджей со Степчинской. У Анджея колотилось сердце. Он поминутно отводил глаза в сторону, боясь показаться навязчивым. Но взгляды их то и дело встречались, и это приводило его в замешательство. Слова, заранее приготовленные на случай встречи, вылетели из головы. Он чувствовал, что теряет драгоценное время.
— Тогда на вечере…
— Не будем об этом говорить! — перебила она. — Я вела себя как последняя идиотка!
— Но…
— Довольно об этом! Хватит.
Произнесла она это резко, без тени кокетства или заигрывания. Руки в карманах напряглись, подбородок вздернут кверху. Она была раздражена, — видно, со школьным вечером связаны у нее неприятные воспоминания, и она даже слышать о нем не хотела. «Не может простить себе улыбку», — промелькнуло в голове у Анджея.
— Я думал, что никогда с вами не увижусь.
— Я тоже, — призналась она.
— А мне безумно хотелось этого!
Степчинская промолчала, но благосклонно выслушала, как бегал он в кафе, искал ее повсюду и хотел даже оставить записку у гардеробщика или в училище. Но стоило ему опять упомянуть о вечере, как она тотчас перебила, рассердившись на сей раз уже на него, а не на себя.
— Кажется, я достаточно ясно сказала, что не желаю об этом слышать. Прошу со мной этой темы больше не касаться, а то я никогда не буду с вами разговаривать. Учтите, никогда в жизни!
— Да нам, собственно, и некогда! — воскликнул он.
К перрону медленно подходил познанский поезд. Люди бросились к вагонам занимать места. Хаза лез вперед, всегда готовый услужить, когда можно похвастать своей силой. Иоанна издали делала Анджею знаки взять чемоданы. Анджей со Степчинской как раз поравнялись с какой-то стеной — недавно побеленная, она была уже замызгана, заляпана грязью, исписана именами, фамилиями, разными словечками и непристойностями. От расстройства и злости, что вот, вместо того чтобы до самого отправления поговорить спокойно со Степчинской, надо втискиваться с чемоданами в вагон и занимать место, он вдруг ни к селу, ни к городу заговорил об этой стене.