— Неужели это возможно? — воскликнул лорд Найджел. — Канцлер плакал, когда я прощался с ним, называл меня своим братом, даже сыном, дал мне рекомендательные письма, и хотя я не просил у него денежной помощи, он без всякой необходимости извинялся за то, что не может предложить мне ее, ссылаясь на расходы, связанные с его высоким положением, и на свою большую семью. Нет, я не могу поверить, что дворянин способен на такой низкий обман.
— Правда, в моих жилах не течет благородная кровь, — сказал горожанин, — но я еще раз заклинаю вас: взгляните на мои седины и подумайте о том, для чего я стал бы бесчестить их ложными обвинениями в делах, в которых я совершенно не заинтересован, если не считать того, что они касаются сына моего благодетеля. Скажите откровенно, принесли вам письма лорда-канцлера какую-нибудь пользу?
— Никакой, — ответил Найджел Олифант. — Лишь любезность на словах и безучастность на деле. Одно время мне казалось, что единственным стремлением людей, к которым я обращался, было отделаться от меня; вчера, когда я упомянул о том, что собираюсь отправиться на чужбину, один из них предложил мне денег, чтобы у меня не было недостатка в средствах для отъезда в добровольное изгнание.
— Вы правы, — сказал Гериот, — они сами с радостью дали бы вам крылья для полета, лишь бы вы не отказались от своего намерения.
— Я сейчас же пойду к нему, — с негодованием воскликнул юноша, — и выскажу ему свое мнение о его низости!
— С вашего позволения, — сказал Гериот, удерживая его, — вы не сделаете этого. Начав ссору, вы погубили бы меня, сообщившего вам эту тайну; и хотя я пожертвовал бы половиной своей лавки, чтобы оказать услугу вашей светлости, я не думаю, что вы хотели бы причинить мне убытки, которые не принесли бы вам никакой пользы.
Слово «лавка» неприятно поразило слух молодого лорда, и он поспешно ответил:
— Убытки, сэр? Я так далек от желания заставить вас терпеть убытки, что прошу вас во имя неба отказаться от бесплодных попыток помочь тому, кому уже нельзя помочь.
— Предоставьте это мне, — сказал горожанин. — До сих пор вы шли по неправильному пути. Разрешите мне взять это прошение. Я дам переписать его крупным почерком и выберу подходящее время, как можно скорее, чтобы вручить его королю, разумеется проявив при этом большую предусмотрительность, нежели ваш слуга. Я готов ручаться, что король примет такое решение, какое вам желательно; но если он поступит иначе, даже тогда я не оставлю этого справедливого дела.
— Сэр, — сказал молодой лорд, — вы так добры ко мне, и я нахожусь в таком беспомощном состоянии, что, право, не могу отказаться от вашего любезного предложения, хотя мне стыдно принимать его от незнакомого человека.
— Я думаю, мы уже не чужие друг другу, — сказал золотых дел мастер, — и если мое посредничество окажется успешным и вы вернете себе свое состояние, в награду вы закажете свой первый серебряный сервиз у Джорджа Гериота.
— Вам придется иметь дело с неисправным плательщиком, мейстер Гериот, — сказал лорд Найджел.
— Этого я не боюсь, — ответил ювелир. — Мне очень приятно видеть улыбку на вашем лице, милорд; мне кажется, вы тогда еще больше похожи на доброго старого лорда, вашего батюшку; и это дает мне смелость обратиться к вам с маленькой просьбой — отобедать у меня завтра в домашнем кругу. Я живу здесь поблизости, на Ломбард-стрит. Я угощу вас куриным бульоном, жирным нашпигованным каплуном, бифштексом во славу старой Шотландии да, пожалуй, добрым старым вином, разлитым в бочки еще до того, как Шотландия и Англия стали одним государством. Я приглашу двух-трех наших дорогих земляков, а моей хозяйке, быть может, посчастливится заполучить какую-нибудь шотландскую красотку.
— Я с удовольствием принял бы ваше любезное приглашение, мейстер Гериот, — сказал Найджел, — но я слышал, что лондонские дамы любят нарядных кавалеров. Я не хотел бы уронить в их глазах честь шотландского дворянина, о котором вы, несомненно, рассказывали как о самом богатом человеке в нашей бедной стране, а в настоящее время у меня нет средств, чтобы блеснуть роскошью.