самолично выполняет принятые на себя обязательства. Итак, он довольствовался тем, что ему платили намного дороже, чем другим гуртовщикам, и тешил себя надеждой со временем, после нескольких успешных путешествий в Англию, завести собственное дело, размахом своим приличествующее его происхождению. Ибо отец Робина Ойга, Лахлан Мак-Комбих (что означает «сын моего друга»; на самом деле он по своему клану носил фамилию Мак-Грегор), был назван так прославленным Роб Роем по причине тесной дружбы, соединявшей деда Робина со знаменитым разбойником. Говорили даже, что имя Робин было дано младенцу в честь того, кто в лесах и горах Лох-Ломонда стяжал не меньшую известность, чем его тезка Робин Гуд в окрестностях веселого Шервуда, «Можно ли не гордиться такой родословной?» — говорил Джеймс Босуэл. И Робин Ойг гордился. Однако, приобретя благодаря частым путешествиям в Англию и Нижнюю Шотландию некоторое знание людей и света, он чутьем понял, что это родство может дать ему право на кое-какие преимущества в его родной уединенной долине, но что во всяком другом месте такие притязания будут сочтены и дерзкими и смешными. Поэтому гордость, которую ему внушало его происхождение, была для него, как сокровища для скупца, предметом тайного любования, но он ею никогда не бахвалился перед посторонними.
Много поздравлений и добрых пожеланий выслушал в это утро Робин Ойг. Знатоки наперебой расхваливали его гурт, в особенности быков самого Робина, лучших из всех. Одни протягивали ему роговые табакерки, предлагая прощальную понюшку, другие просили выпить дох-ан-дорох — прощальную чашу. Все дружно кричали: «Счастливого тебе пути, счастливого возвращения! Хорошей торговли на ярмарках у саксов! Побольше банкнот в леабхар-дху (черном бумажнике), побольше английского золота в спорране (кошеле из козьей кожи).
Местные красотки прощались менее шумно, но, если верить молве, не одна из них с радостью отдала бы самое ценное свое украшение за сладостную уверенность в том, что именно на ней юноша остановил свой взгляд, прежде чем двинуться в путь.
Только Робин Ойг протяжно крикнул «Ого-ой!», чтобы расшевелить медлительных животных, как за его спиной раздался возглас:
— Эй, Робин, погоди малость! Это я, Дженет из Томагуриха, старая Дженет, сестра твоего отца!
— Разрази ее гром, старую ведьму, горную колдунью, — проворчал фермер из плодородной низины под Стерлингом, — она еще, не ровен час, наведет порчу на скот.
— Этого она никак не может, — сказал другой фермер, такой же мудрец. — Не таковский Робин Ойг: никогда он с места не сойдет, пока у каждого быка на хвосте святому Мунго узелок не завяжет, а уж это верное средство самую дотошную ведьму спугнуть, из тех, что на помеле над Димайетом летали.
Читателю, пожалуй, небезынтересно узнать, что рогатый скот горной Шотландии особенно подвержен воздействию заговоров и колдовства, во избежание чего люди осмотрительные завязывают особо хитрые узелки на пучке волос, которым заканчивается хвост животного.
Но старуха, внушавшая фермеру такие мрачные подозрения, казалось, была всецело занята гуртовщиком и не обращала никакого внимания на стадо. Робина же, напротив, ее присутствие, явно раздражало.
— Что за нелепая причуда, — спросил он, — погнала вас сюда чуть свет от теплого очага, тетушка? Я ведь хорошо помню, что простился с вами вчера вечером и вы еще пожелали мне счастливого пути…
— И оставил мне больше серебра, чем никому не нужная старуха может истратить до твоего возвращения, милый мой птенчик, — ответила сивилла. — Но к чему мне вкушать пищу, к чему греться у очага, к чему мне само солнышко господне, если со внуком отца моего приключится недоброе? Поэтому дай мне совершить для тебя древний наш деасил, дабы ты благополучно дошел до чужой страны и так же благополучно вернулся домой.
Робин Ойг остановился, не то досадуя, не то смеясь, и знаками объяснил тем, кто стоял поблизости, что уступает старухе, только чтобы утихомирить ее. Она же тем временем, шатаясь из стороны в сторону, стала ходить вокруг него. Она старалась умилостивить божество, совершая обряд, как считают, ведущий начало от друидических верований.
Обряд этот, как известно, заключается в том, что лицо, совершающее деасил, трижды обходит по кругу того, чье благополучие стремится обеспечить, непременно двигаясь при этом с востока на запад, подобно солнцу. Но вдруг старуха остановилась и дрожащим от волнения и ужаса голосом завопила: