— Забирай все себе, забирай все — одну вишенку пополам никак не разделишь; умеешь ты к богачам подлаживаться, а простым людям пыль в глаза пускать. Уйди прочь от меня, парень, я-то уж ни за что не стал бы облизывать грязные хозяйские башмаки ради того, чтобы хозяин позволил мне хлебы к нему в печь сажать.
Робин Ойг, огорченный, но не удивленный негодованием своего приятеля, стал упрашивать его подождать хотя бы час, пока он сходит к сквайру получить деньги за проданный скот и вернется, после чего поможет Гарри перегнать быков куда-нибудь, где они покормятся и отдохнут, а затем толком объяснит ему, какое досадное недоразумение произошло с ними обоими. Но англичанин все так же гневно продолжал:
— Стало быть, ты тут уж и скотом промышлял? Ну и хитрюга же ты — знаешь, когда что продать! Ступай-ка ко всем чертям, смотреть больше не хочу на твою лживую шотландскую рожу, стыдись мне и в лицо-то глядеть.
— Мне никому не стыдно смотреть в лицо, — ответил Робин Ойг, слегка волнуясь, — и я еще сегодня посмотрю тебе прямо в лицо, если ты дождешься меня внизу, в деревне.
— Пожалуй, тебе лучше туда не показываться, — ответил англичанин; и, круто повернувшись спиной к тому, кто был его другом, он с помощью управителя, отчасти искренне, отчасти притворно озабоченного тем, чтобы найти Уэйкфилду пристанище, собрал своих непокорных быков.
Потеряв некоторое время на переговоры с соседними фермерами, которые не то не могли, не то не хотели приютить его гурт, Гарри Уэйкфилду наконец по необходимости пришлось столковаться с хозяином трактира, где он и Робин Ойг условились встретиться, когда разошлись утром, чтобы порознь искать пастбище. Трактирщик охотно предоставил ему покрытое скудной растительностью болото, за которое спросил немногим меньше, чем управитель за отличный луг; убогость пастбища и непомерность платы еще усугубили горечь обиды, вызванной действиями друга-шотландца, которые Гарри счел вероломными и предательскими. Неприязнь эту в нем поддерживал управитель, у которого были свои причины озлобиться на беднягу Робина (невольного виновника постигшей его немилости сквайра); сам трактирщик и двое-трое случайных посетителей тоже всячески старались еще больше ожесточить англичанина против его бывшего товарища; кое-кого к тому побуждала старинная неприязнь к шотландцам, почти везде уже исчезнувшая, но иной раз еще тлеющая именно в пограничных графствах Англии, а кое-кого — та всеобщая страсть сеять раздоры, которая, к чести детей Адамовых будь сказано, свойственна людям всех званий и состояний.
Славный Джон Ячменное Зерно, всегда разжигающий и предельно усиливающий страсти, безразлично, добрые они или злые, в данном случае тоже не скупился на услуги: и не раз в этот вечер поднимали кубок за то, чтобы гром разразил вероломных друзей и жестокосердых господ.
Тем временем мистер Айрби, чтобы развлечься, постарался задержать у себя в замке гуртовщика-северянина. Он велел поставить перед ним в буфетной изрядный кусок холодной говядины и кружку пенящегося домашнего пива и забавлялся, глядя, как лихо Робин Ойг Мак-Комбих уплетает эти непривычные для него яства. Затем сквайр зажег трубку и, чтобы примирить свое аристократическое достоинство с желанием узнать, что делается у скотоводов, стал разговаривать с гостем, расхаживая по комнате.
— Мне повстречался еще один гурт, — сказал он, — его вел кто-то из твоих земляков; гурт был поменьше твоего, быки всё больше комолые; вел их здоровый детина, на нем была не юбчонка, в каких вы все щеголяете, а, как полагается, штаны. Не знаешь, кто это такой?
— Что за черт! Кто ж это мог быть, верно Хьюг Моррисон, и впрямь, видно, он. Не думал я, что он так скоро управится, — вышел на день позже, да и догнал нас. Только у его быков — они ведь аргайлские — наверно, ноги совсем уж заплетаются. А что он, далече отселе?
— Да, должно быть, милях в шести-семи, — ответил сквайр. — Я поравнялся с ними у скал Кристен-бери, а ты мне повстречался у Холланской рощи. Если его быки едва идут, с ним, пожалуй, можно будет сторговаться.
— Ну нет, не того Хьюг Моррисон десятка, чтобы в убыток себе торговать. На то есть такие простофили, как горец Робин Ойг. Позвольте пожелать вам доброй ночи, и пусть их будет не одна, а двадцать подряд, а мне пора в деревню, поглядеть, кончил ли Гарри Уэйкфилд чудить.