Выбрать главу

Глава I

ВВОДНАЯ

                           А ты, пастух, ты разве не философ?

                                            «Как вам угодно?»

    В одно апрельское утро, — ясное и погожее, если не считать того, что ночью выпал снег и земля все еще была устлана ослепительно ярким покровом толщиною в шесть дюймов, — два всадника подъехали к гостинице «Уоллес». Первый из них был высокий, крепкий, плотно сложенный человек в сером плаще для верховой езды, высоких сапогах и широких штанах из толстого сукна и в клеенчатой шляпе, а на запястье у него висел массивный хлыст с серебряной рукоятью. На его высокой, сильной гнедой кобыле, не слишком холеной, но зато хорошо откормленной, было седло старинного иоменского образца и кавалерийская уздечка с двойными удилами. Сопровождавший его всадник был, по всей видимости, его слугой. Он восседал на мохнатом сером пони; ка голове у него был синий берет горца, на шее — сложенный в несколько рядов большой клетчатый платок, а на ногах, вместо сапог, — пара длинных и плотных вязаных чулок синего же цвета; перчаток он тоже не носил, и руки у него были перепачканы смолой; к своему спутнику он обращался скромно и почтительно, но без всяких признаков подобострастия или строгого этикета, соблюдаемого в отношениях между родовитым помещиком и его челядью. Наоборот, оба всадника въехали во двор гостиницы бок о бок, а в заключение разговора, который они вели между собой, они в один голос произнесли:

   —      Господи помилуй! Что будет с ягнятами, если такая погода продержится!

   Этих слов было достаточно, чтобы хозяин гостиницы понял, что за гости пожаловали к нему; подойдя к главному из всадников, он взял лошадь под уздцы и, держа ее, пока тот слезал с седла (его конюх тем временем оказал ту же услугу второму всаднику), одним духом выпалил: «Добро пожаловать в Гэндерклю!» и «Что слышно в горах Южной Шотландии?»

   —      Что слышно? — ответил фермер: — Сдается мне, ничего доброго. Хорошо еще, ежели мы спасем маток, а о приплоде и мечтать не приходится. О ягнятах, видимо, придется позаботиться Черному Карлику!

   —      Что верно, то верно, — качая головой, подхватил старый пастух, ибо второй всадник был именно пастухом. — Нынче у него хлопот будет полон рот.

   —      Черный Карлик? — сказал мой ученый друг и покровитель,[3] мистер Джедедия Клейшботэм. — Это что еще за особа?

   —      Ha-ко вот! — ответил фермер. — Неужто вы не слыхали о Мудром Элши — Черном Карлике? Да не может того быть! Слухами о нем земля полнится; однако все это несусветная чепуха. Я никогда ни одному слову не верил!

     —      Зато ваш батюшка очень даже верил, — заметил старик, которому скептицизм хозяина явно пришелся не по душе.

   —      Верно, Боулди, верно, но то было во времена черноголовых, а в те времена, сам знаешь, верили в любые россказни, даже в такие, каких теперь, когда появились длинные овцы, никто и слушать не станет.

   —      Тем хуже, тем хуже, — проговорил старик.— Ваш-то батюшка — я уж не раз говорил вам об этом, хозяин, — ваш батюшка не стал бы спокойно смотреть, как сносят старую овчарню, навес для стрижки овец и разбивают на ее месте парк. А тот славный холм, где рос кустарник, где он, бывало, накинет на себя плед и сидит, смотрит, как стадо бредет с горы, — разве ваш отец примирился бы с тем, что этот славный холмик разрыт вдоль и поперек плугом, искорежен и вскопан по теперешнему обычаю.

   —      Помолчи-ка, Боулди, — ответил хозяин,—возьми лучше чарку, которую подает тебе хозяин, и не береди себе зря душу. Мир меняется, но сам-то ты, слава богу, по-прежнему жив-здоров и полон сил.

   —      Ваше здоровье, господа! — провозгласил пастух, осушив чарку; и, заметив, что виски — как раз то, что нужно, он снова заговорил: — Оно конечно, не нам судить, не наше это дело, но уж больно хорош был холмик, и кустики такие славные: самое правильное укрытие для ягнят в такое вот морозное утро.

вернуться

3

Здесь и ниже мы печатаем курсивом те немногие слова, которыми почтенный редактор, мистер Джедедия Клейшботэм, дополнил текст своего покойного друга мистера Петтисона. Мы должны раз и навсегда оговорить, что сей ученый джентльмен позволял себе подобную вольность, по-видимому, только в местах, касавшихся его собственной особы; а уж кому, как не ему, знать, в каком стиле следует описывать его личность и его поступки. (Прим. автора.)