Они уже позавтракали, но для меня и для г. де-Вальведра имелся наготове полдник. В ожидании его приезда, Анри отвел меня в мою комнату. На лестнице мы встретили г-жу Обернэ и двух ее дочерей, занятых хлопотами по хозяйству. Анри поймал свою мать на ходу, для того, чтобы она представила меня отдельно своей старшей дочери.
— Да, да, — отвечала она любовно и весело, — вы станете преважно раскланиваться в силу того, что это принято, но вспомните то время, когда вы в Париже были товарищами детства в продолжение целого года. Г. Валиньи был в то время весьма кротким и услужливым мальчиком, дитя мое, и ты этим бессовестно злоупотребляла. А теперь, когда ты стала чересчур уж рассудительной, поблагодари его за прошлое и поговори с ним о твоей крестной, которая по-прежнему так добра к тебе.
Аделаида сильно робела. Но я так тщательно старался не испугать ее, что она успокоилась с удивительным тактом. В одну секунду она преобразилась у меня на глазах. Эта мечтательная и гордая красота оживилась чудной улыбкой, и она протянула мне руку с какой-то прелестной неловкостью, только увеличивавшей ее природную грацию. Прикосновение этой чистой ручки меня не взволновало, она точно почувствовала это, еще более улыбнулась и стала еще прекраснее.
Она была совершенно другого типа, чем Обернэ и Роза, похожие оба на мать. Аделаида тоже напоминала ее своей белизной и яркостью цвета лица, но у нее были черные, вдумчивые глаза, широкий лоб, изящный стан и тонкие конечности отца, бывшего одним из красивейших здешних мужчин. Г-жа Обернэ все еще была грациозна и свежа, несмотря на седеющие волосы, и, подобно Павле де-Вальведр, не будучи хорошенькой, была необыкновенно мила. В городе говорили, что когда все Обернэ и Вальведры были в сборе, то можно было вообразить себя в музее более или менее прекрасных лиц, но одинаково благородно характерных и достойных резца скульптора или кисти живописца.
Только что я окончил свой туалет, как Обернэ позвал меня.
— Вальведр внизу, — сказал он мне. — Он ждет тебя, чтобы познакомиться и позавтракать с тобой.
Я поспешно спустился, но на последней ступеньке лестницы меня охватил странный страх. Смутное опасение, часто мелькавшее у меня в уме за последние две недели и с силой пробудившееся сегодня, до такой степени обуяло меня, что, видя дверь дома настежь, мне захотелось убежать, но Обернэ шел за мной по пятам, отрезывая мне отступление. Я вошел в столовую. Стол был накрыт, из соседней гостиной доносился мягкий и мужественный голос. Сомнения более не было, спасение было невозможно. Мой незнакомец с Симплона был сам г. де-Вальведр.
Целый вихрь ложных выдумок, одна невозможнее другой, целый век смятения наполнили немногие минуты, отделявшие меня от этой неизбежной встречи. Что скажу я г. де-Вальведру, Анри, Павле, и это в присутствии обеих семей, чтобы объяснить мое пребывание неподалеку от Вальведра, когда все предполагали, что я нахожусь на севере Швейцарии? К этому опасению присоединилось ощущение неслыханной боли, с которой я не мог справиться вульгарными рассуждениями эгоизма. Я его любил инстинктивно, с увлечением, по убеждению, а быть может, и по роковому предопределению, этого совершенного человека, которого я так недавно хотел обмануть, а следовательно, сделать или несчастным или смешным!
У меня кружилась голова, пока Обернэ представлял меня Вальведру, и я не знаю, удалось ли мне не смешаться. Что же касается его, то у него вырвалось движение сильного удивления, но он сейчас же подавил его.
— Это-то и есть твой друг? — сказал он Анри. — Ну, так я уже знаком с ним. Мы приехали вместе на пароходе сегодня утром и пофилософствовали добрый час друг с другом.
Он протянул мне руку и радушно пожал мою. Аделаида позвала нас завтракать, и мы уселись друг против друга — он, спокойный и ничего не подозревая, так как ложь моя была ему неизвестна, и я, так же мало готовый есть, как если бы это была пытка. В довершение всего, Алида подошла и уселась около мужа с видом участия и почтения и старалась, болтая с нами, разгадать, какое впечатление произвели мы друг на друга.