Она протягивала мне руку, но я не успел прижать ее к губам. Ее дети возвращались с прогулки и влетели как ураган в дом, а потом и в гостиную.
Старший был красив как отец и поразительно походил на него. Паолино напоминал Алиду, но в карикатуре — он был некрасив. Я вспомнил, что Обернэ говорил мне о заметном предпочтении, оказываемом г-жей де-Вальведр Эдмонду, и принялся невольно подсматривать ее первые ласки к обоим детям. Старшего она покрыла нежными поцелуями и представила мне его, спрашивая меня, нахожу ли я его красивым. Затем она едва прикоснулась губами к щекам другого и добавила:
— А что касается этого, он некрасив, я это знаю.
Бедный ребенок засмеялся и, сжимая голову матери в обеих руках, сказал:
— Все равно, поцелуй свою обезьяну!
Она поцеловала его, журя за резкие манеры. Он ушиб ее щеки своими поцелуями, к которым примешивалось, кроме излияния, некоторая доза лукавства и мести.
Не знаю сам, почему эта маленькая сценка произвела на меня тяжелое впечатление. Дети принялись играть. Алида спросила меня, о чем я думаю, глядя на нее с таким мрачным видом. И так как я не отвечал, она прибавила, совсем понижая голос:
— Не ревнуете ли вы меня к ним? Это было бы жестоко. Мне необходимо ваше утешение, ибо я скоро буду разлучена с ними обоими, если только не поселюсь окончательно в этой противной Женеве. Да еще я даже не уверена, соблаговолят ли мне это разрешить.
Она сообщила мне, что г. де-Вальведр решился доверить воспитание своих двух сыновей добрейшему профессору Карлу Обернэ, отцу Анри. Воспитанные в этом счастливом и святом доме, они будут нежно любимы женщинами и серьезно обучаемы мужчинами. Таким образом, Алиде следовало радоваться этому решению, избавлявшему ее детей от тяжелых испытаний училища, и она действительно была рада, но не могла удержаться и от слез, очевидно, по адресу Эдмонда, хотя она делала все, что могла, чтобы находить одинаково печальным удаление маленького Паолино. Ее мучило также еще одно совершенно личное соображение, именно мысль о влиянии, которое Юста де-Вальведр станет приобретать все более и более над ее детьми. Она надеялась освободить их от него, а между тем, они попадали под него еще более, так как Юста поселялась окончательно в Женеве, в доме по соседству с Обернэ.
Я собирался сказать ей, что это упорное предубеждение не кажется мне очень справедливым, когда Юста вернулась и приласкала детей с одинаковой нежностью. Я отметил доверие и веселость, с которыми оба влезли к ней на колени и принялись играть ее чепчиком, а она позволяла им мять его кружева. Шаловливый Паолино кончил тем, что совсем снял с нее этот чепчик, и старая дева преспокойно позволила этим маленьким шалуньям-ручкам растрепать ее седые волосы. В эту минуту я подметил на этом суровом лице такую истинную материнскую любовь и такое трогательное добродушие, что простил ей причиненную мне неприятность.
За обедом собрались все, за исключением г. де-Вальведра, который пришел только вечером. Таким образом, я имел два или три часа передышки, и мне удалось снова стать на подходящий диапазон. В этом доме царила прелестная, мягкая любезность, и я нашел, что Алида неправа, утверждая, что обречена на жизнь среди оракулов. Если в каждом из находившихся здесь лиц чувствовались в основе истинные душевные качества и тот оттенок зрелости и спокойствия, что изобличает серьезные занятия или уважение к занятиям, то рядом с главнейшими качествами, необходимыми для практической жизни, в них чувствовалось и обаяние счастливой, благородной жизни. В некоторых отношениях мне казалось, что я у себя дома, среди своих. Но женевская семья была веселее, ее точно согревал луч молодости и красоты, сверкавший в глазах Аделаиды и Розы. Их мать, казалось, уносилась в религиозный экстаз, глядя на Павлу и думая о счастии Анри. Павла было покойна как сама невинность, доверчива как само прямодушие. Она редко бывала экспансивна, но в каждом ее слове, в каждом ее взгляде на жениха, его родных или сестер светился как бы неиссякаемый огонь преданности и восхищения.
Эти три молодые девушки были подругами с детства, они говорили на «ты» и прислуживали взаимно друг другу. Все три любили Юсту, и хотя Павла находила ее неправой в ее распрях с Алидой, так и чувствовалось, что любит она ее больше той. Любили ли эти три молодые девушки Алиду? Очевидно, Павла знала, что она несчастна и любила ее наивно, чтобы утешить ее. Что же касается девиц Обернэ, то они старались чувствовать к ней симпатию и окружали ее вниманием и заботами, но Алида нимало их не ободряла и отвечала на их робкие авансы с холодной и немного насмешливой любезностью. Она называла их потихоньку учеными женщинами, так как, по ее мнению, и маленькая Роза была уже тронута педантизмом.