— Однако же, это вовсе незаметно, — сказал я ей. — Эта девочка прелестна, а Аделаида кажется мне отличным существом.
— О, я была вполне уверена, что вы окажетесь снисходительным к этим прекрасным глазам! — продолжала Алида с неудовольствием.
Я не посмел отвечать ей: она была в состояния такого нервного напряжения, что я боялся, как бы она себя не выдала.
Явились другие молодые девушки со своими родителями, кузины или подруги. Все перешли в сад, небольшой, но прекрасный, полный цветов и высоких деревьев, с открывавшимся с террасы великолепным видом. Дети стали просить играть, и все присоединились к ним, за исключением людей пожилых и Алиды, усевшейся в сторонке и знаком подзывавшей меня к себе. Я не посмел повиноваться ей. Юста смотрела на меня, а Роза, порядком освоившаяся со мной за обедом, решительно взяла меня под руку, заявляя, что вся молодежь должна играть, так сказал ее папа. Я было попробовал выдать себя за старика, но она не обратила на это внимания. Брат ее открыл бег взапуски, а он был старше меня. Она требовала меня в свой лагерь, потому что Анри находился в неприятельском лагере, а я, наверное, так же хорошо бегаю, как и он. Анри тоже позвал меня. Мне пришлось снять сюртук и вспотеть. Аделаида гналась за мной с быстротой стрелы. Я с трудом не давался в руки молодой атаманше и удивлялся этому соединению силы с такой гибкостью и грацией. Красавица смеялась, показывая ослепительные зубы. Спокойная среди своих, она забывала о мучительных для нее взглядах. Она была счастлива, она чувствовала себя ребенком и пышно сияла в лучах заходящего солнца, подобно розам, пламенеющим в пурпуре заката.
Тем не менее, я смотрел на нее только глазами брата. Небо мне свидетель, что я только и думал, как бы мне вырваться из этого вихря беготни, криков и смеха и присоединиться к Алиде. Когда, наконец, благодаря чудесам упрямства и хитрости мне это удалось, я нашел ее мрачной и презрительной. Ее возмущала моя слабость, мое ребячество. Ей хотелось говорить со мной, а я не мог сделать усилия, чтобы бросить эти идиотские игры и вернуться к ней! Я трусил, я боялся сплетен, или я уже был околдован 18 годами и розовыми щеками Аделаиды. Наконец, она негодует, она ревнует. Она проклинает этот день, которого она так пламенно поджидала, как самого счастливого дня ее жизни.
Я был в отчаянии, что не могу утешить ее, но г. де-Вальведр только что пришел, и я не смел сказать ни слова, зная, что он здесь. Мне казалось, что он услышит мои слова раньше, чем они сорвутся с моих губ. Алида, более смелая и как бы презирающая опасность, упрекала меня в том, что я чересчур молод, что мне не хватает присутствия духа, и что страх мой более компрометирует, чем могла бы сделать это моя дерзость. Я краснел за свою неопытность и усиленно принялся исправляться от нее. Весь остальной вечер мне удалось казаться веселым, тогда Алида нашла, что я слишком весел.
Читатель видит, что мы были принуждены встречаться при самых тяжелых и раздражающих обстоятельствах. Вечером в своей комнате я писал ей следующее:
«Вы недовольны мной и гневно доказали мне это. Бедный ангел, ты терзаешься, и я тому причиной! Ты проклинаешь этот желанный день, не давший нам даже ни минуты безопасности, во время которой мы могли бы читать друг у друга в глазах! Я вне себя, я в бешенстве на самого себя и не знаю, что сделать, чтобы избежать этих терзаний и тоже снедающего меня нетерпения, что я переносил бы, однако, со смирением, если бы мог взять их целиком на себя.
Я чересчур молод, говоришь ты! Если так, то прости мою неопытность и цени хоть мое чистосердечие и новизну моих волнений. Знаешь, молодость есть сила и опора в великих делах. Ты увидишь, окажусь ли я ниже твоей мечты при опасностях другого рода.
Надо ли вырвать тебя насильно из всех тяготящих тебя уз, противостоять всей вселенной и овладеть твоей судьбой во что бы то ни стало? Я готов, скажи лишь слово! Я могу разбить все вокруг нас с тобой… Но ты не хочешь, ты приказываешь мне ждать, покоряться испытаниям, против которых возмущается искренность моего возраста. Какую мог я принести тебе большую жертву? Я делаю все, что могу. Пожалей же меня, жестокая! И потерпи ты тоже!
К чему еще более отравлять эти горести твоей несправедливостью? К чему говорить мне, что Аделаида… Нет, я не хочу припоминать то, что вы мне сказали. Это было безумно, несправедливо! Другая женщина! Да разве существуют другие женщины на свете, кроме тебя? Оставим этот вздор, и не повторяй его больше никогда.