— Куда вы меня ведете? — сказала она растерянно.
— Не знаю! На воздух, на солнце! Вы точно умираете.
— Ах, лучше было дать мне умереть!.. Мне было так хорошо!
Я толкнул наугад какую-то боковую дверь и очутился на узкой и безлюдной улице. Передо мной был открытый сад. Алида смогла добрести до него, не зная, где она. Я ввел ее в этот сад и усадил на солнце. Мы были у незнакомых огородников, хозяев не было дома. Какой-то поденщик, работавший на гряде овощей, взглянул на нас, когда мы вошли, и, предполагая, что мы здешние, принялся снова за работу, не обращая на нас более внимания.
Итак, случай доставлял нам этот невозможный tête-à-tête! Когда тепло оживило Алиду, я провел ее в самый конец довольно глубокого сада, поднимавшегося по холму старого города, и уселся подле нее в беседке хмеля.
Она долго слушала меня, не говоря ни слова. Потом она позволила мне взять ее за свои теплые и дрожащие ручки и признала себя обезоруженной.
— Я разбита, — сказала она мне, — и слушаю вас точно сквозь сон. Я помолилась и проплакала весь день и хотела снова предстать пред своими детьми не раньше, чем Бог возвратил бы мне силу жить. Но Бог покинул меня, поверг меня в стыд и угрызения совести, но не ниспослал мне истинного раскаяния, того, что внушает благотворные решения. Я вызвала душу своей матери, и она отвечала мне: «Покой заключается только в одной смерти!» Я почувствовала холод предсмертного часа, и не только не старалась отдалить его, а отдавалась ему с горьким сладострастием. Мне казалось, что, умирая там, у ног Христа, не то что достаточно искупленная своей верой, но очищенная своей скорбью, я найду, по крайней мере, вечный покой, прибежище в небытии. Но Бог не принял ни моего уничтожения, ни моих слез. Он привел вас сюда для того, чтобы принудить меня еще любить, пылать и страдать. Да будет Его Господня воля. Будущность менее пугает меня, с тех пор как я знаю, что могу умереть от изнурения и горя, когда ноша будет чересчур тяжела.
Алида была так поразительна и так прекрасна в своем страстном изнеможении, что, глубоко взволнованный, я нашел достаточное красноречие, чтобы убедить ее и вернуть к жизни, к любви и к надежде. Она видела меня до такой степени удрученным ее скорбью, что в свою очередь пожалела меня и упрекнула себя в моих слезах. Мы обменялись самыми восторженными клятвами принадлежать навсегда друг другу, что бы с нами ни случилось.
Но что же мы станем делать, расставшись? В глазах всех, знавших нас в Женеве, мой отъезд был совершившимся фактом. Было поздно, отсутствие г-жи де-Вальведр могло встревожить, и ее могли начать искать.
— Вернитесь домой, — сказал я ей. — Я должен покинуть этот город, где мы окружены опасностями и огорчениями. Я спрячусь где-нибудь в окрестностях и напишу вам оттуда. Нам необходимо найти средство видеться с безопасностью и окончательно устроить наше будущее.
— Пишите Бианке, — сказала она, — я получу ваши письма скорее, чем если адресовать их на почту до востребования. Я останусь в Женеве, чтобы получать их, и стану обдумывать, со своей стороны, способ свидеться поскорее.
Она спустилась в сад, а я остался там еще некоторое время один для того, чтобы нас не видели выходящими вместе. Через десять минут я собирался уходить, когда меня кто-то окликнул тихим голосом. Я повернул голову. Позади меня в стене открылась маленькая дверка. Никто не появлялся. Голоса я не узнал, позвали меня по имени, а не по фамилии. Не Обернэ ли? Я двинулся вперед и увидал Мозервальда, манившего меня знаками с таинственным видом.
Как только я вошел, он закрыл за нами дверь, и я очутился в другом отгороженном месте, пустынном, возделанном лужайкой или скорее предоставленном природной растительности. Тут паслись две козы и корова. Вокруг этого запущенного места шла виноградная лоза беседкой, поддерживаемая новым трельяжем из тесных переплетов. Под это-то убежище и приглашал меня Мозервальд. Он приложил палец к губам и свел меня под навес какой-то лачуги в одном из концов загороди. Там он сказал мне следующее:
— Прежде всего, mon cher, будьте осторожны! Все, что говорится под виноградником, слышно направо и налево через стены, которые не толсты и не высоки. Налево находится сад Манассии, одного из моих бедных единоверцев, совершенно мне преданного. Там-то вы и были сейчас с ней, я все слышал. Направо стена еще более вероломна, я сделал ее меньше и приказал проколоть незаметными отверстиями, позволяющими видеть и слышать все, что происходит в саду Обернэ. Здесь, между этими двумя стенами, вы у меня. Я купил этот клочок земли для того, чтобы быть подле нее, смотреть на нее, слушать ее и, если возможно, узнать ее секреты. Все эти дни я сторожил даром, но сегодня, слушая случайно с другой стороны, я узнал даже больше, чем мне хотелось бы знать. Все равно, это совершившийся факт. Она любит вас, я больше ни на что не надеюсь; но я остаюсь ее и вашим другом. Я вам это обещал, а слово свое я держу всегда. Я вижу, что вы оба сильно огорчены и озабочены. Я буду вашим провидением. Спрячьтесь здесь; этот сарай некрасив, но довольно чист внутри. Я устроил его тайком и без шума, так что никто ничего не заподозрил, уже полгода тому назад, когда я надеялся, что она когда-нибудь тронется моими ухаживаниями и удостоит прийти посидеть тут… Об этом нечего больше и думать! Она придет сюда для вас. Ну что же, мои деньги и умение пропадут не совсем, раз они послужат для ее счастья и для вашего. Прощайте, mon cher. Не показывайтесь, не гуляйте днем в открытом месте, вас могут увидеть из соседних домов. Пишите любовные письма, пока светит солнце, или дышите воздухом только в беседке. Ночью вы можете отваживаться и в чистое поле, которое начинается в двух шагах отсюда. Манассия будет вам прислуживать. Он станет вам стряпать довольно недурно и отпустит рабочих, которые могут проговориться. В случае надобности он будет носить ваши письма и передавать их с несравненной ловкостью. Доверьтесь ему; он всем обязан мне, и через минуту узнает, что принадлежит вам на три дня. Трех дней вполне достаточно, чтобы обо всем условиться — я же вижу, что вы ищете средства соединиться. Это кончится похищением! Я так и жду. Однако, остерегитесь, не делайте ничего, не посоветовавшись со мной. Можно и обеспечить свое счастье и не погубить положения женщины. Но будьте осторожны, ведите себя, как подобает честному человеку, или, честное слово, я думаю, что я стал бы между вами, и, не смотря на мою нелюбовь к дуэлям, нам пришлось бы подраться… Прощайте, прощайте, не благодарите меня! То, что я делаю, я делаю из эгоизма. Это еще любовь, но любовь безнадежная. Прощайте!.. Ах, кстати, мне нужно взять оттуда кое-какие бумаги. Войдем.