— Да, — заговорил он, — я знаю, что с помощью своего жалованья, очень долго незначительного, тебе удалось мало-помалу расквитаться с Мозервальдом, который основательно объявляет, что это с твоей стороны фокус и что тебе пришлось наложить на себя, особенно в первые годы, очень тяжелые лишения. Я знаю, что ты лишился матери, что ты все бросил для нее, ходил за ней с беспримерным самоотвержением. И что, видя своего отца очень старым, истощенным и бедным, ты с радостью, без его ведома, превратил в пожизненную ренту для него доверенную им тебе небольшую сумму, что позволило тебе удвоить его годовой доход. Я знаю также, что ты вел жизнь высоконравственную, и что ты сумел заставить ценить себя за свое знание, ум и деятельность до того, что теперь ты можешь претендовать на весьма почтенное и счастливое положение. Наконец, друг мой, по дороге сюда, я узнал и увидел, что работающие под твоим надзором рабочие любят тебя до обожания… что тебя немножко побаиваются… в этом нет ничего дурного, и притом ты друг и брат всех страждущих. Здесь все поют тебе хвалы по поводу одного недавнего поступка…
— Преувеличенные хвалы. Мне просто посчастливилось вырвать у смерти одно бедное семейство.
— С опасностью для своей собственной жизни, почти неминуемой опасностью! Тебя уже считали погибшим.
— Стал ли бы ты колебаться на моем месте?
— Не думаю! А потому я и не делаю тебе комплиментов, а только констатирую, что ты неуклонно следуешь своему долгу. Ну, это хорошо. А теперь поцелуемся, меня ждут.
— Как, я не увижу твоей жены и детей, которых я еще вовсе не знаю?
— Моей жены и детей здесь нет. Детвора не оставляет надолго дедушкину школу, а мать не оставляет их ни на час.
— Ты сказал мне, что ты с семьей.
— Это просто манера выражаться. Я с родственниками, с друзьями… Но я прощаюсь с тобой ненадолго. Я отвезу всю свою компанию в Женеву и через шесть недель вернусь за тобой.
— За мной?
— Да. Ты будешь свободен?
— Свободен? Нет, я никогда не буду свободен.
— Конечно, тебе никогда нельзя будет ничего не делать, но ты свободен трудиться, где тебе будет угодно. Через шесть недель истекает срок твоего условия с компанией, где ты служишь. И вот я явлюсь тогда к тебе с проектом, который, быть может, улыбнется тебе, доставит тебе серьезные занятия в твоих теперешних вкусах и приблизит тебя ко мне и к моему семейству.
— Опять сблизиться со всеми вами? Ах, друг мой, вы там чересчур счастливы для меня! Я никогда не думал о возможности этого сближения, которое стало бы напоминать мне ужасное для меня прошлое: этот город, и этот дом!..
— Ты будешь жить не в городе и никогда более не увидишь этого дома. Мы его продали и он снесен. Мои старые родители сначала жалели о своих привычках, но теперь они уже ни о чем не жалеют. Они живут у меня, в деревне, в удивительно живописном месте на берегу Лемана. Отныне мы не ютимся более в чересчур тесном помещении для нашей увеличившейся семьи. Отец мой занимается только с моими детьми, да с некоторыми избранными учениками, набожно приходящими учиться к нему. Я наследовал его кафедру. В моем лице ты видишь важного профессора наук, но занятого отныне одной лишь ботаникой исключительно. Ну, ну, довольно ты пожил в одиночестве! Пора покинуть твою пустыню. Предупреждаю тебя, что для полного счастия мне недостает тебя.
— Все это, конечно, соблазняет меня, друг мой, но ты забываешь, что у меня есть старый, больной отец, и что он живет еще более одиноко и печально, чем я. Все усилия вновь обретенной мною свободы должны сводиться теперь к моему сближению с ним.