Я рассказал ей всю правду без всякой утайки.
— Хорошо, — сказала она, — намерение у вас было прекрасное, и вы действительно оказали мне услугу, помешав мне еще больше запутаться в этой ловушке, которую я воздерживаюсь назвать настоящим именем. Вы могли бы высказать это в менее резкой форме. Но вы меня не знаете, и если вы принимаете меня за погибшую женщину, так вы в этом также мало виноваты, как я сама.
— Я! — вскричал я. — Я принимаю вас… я, который!.. — Я бормотал что-то совершенно непонятное.
— Полноте, полноте, — продолжала она. — Не отрицайте своих предубеждений, они мне хорошо известны. Вы поступили достаточно грубо, когда в ответ на мою совершенно отвлеченную теорию о бриллиантах вы сказали, что это страсть куртизанки!
— Но, ради самого неба, клянусь вам, что я этого не говорил!
— Но вы это подумали и сказали вслух нечто равносильное. Послушайте, мне нанесена здесь этим евреем, а рикошетом и вами, смертельная обида. Не думайте, что презрение, удерживающее меня от гнева, защищает меня от искреннего и глубокого горя…
Я увидал при лунном свете, как по бледным щекам этой прелестной женщины текли слезы, блестя, точно поток жемчужин. Не зная, что делаю и что говорю, я упал к ее ногам, заверяя ее клятвенно, что я ее уважаю, жалею и готов отомстить за нее. Быть может, в эту минуту у меня вырвалось и признание в любви. Оба смущенные, я — видом ее горя, она — моим внезапным волнением, с секунду мы не понимали друг друга и даже самих себя.
Она первая преодолела это смущение и, отвечая на мои горячие извинения, сказала:
— Да, я знаю, вы еще ребенок. Но если нет ничего великодушнее ребенка, верящего в вас, то нет и ничего страшнее и беспощаднее ребенка сомневающегося, а вы друг, alter ego другого ребенка, гораздо более скептического и грубого, чем вы… Но я не желаю ссориться ни с тем, ни с другим. Милая и кроткая Павла де Вальведр должна быть счастлива — будучи другом ее жениха, вы уже и ее друг. Итак, или я окажусь неправой в глазах вас троих, или, соглашаясь со мной против вас обоих, Павле будет тяжело. Позвольте же мне объясниться немного с вами и сказать вам, кто я. Это будет сказано в двух словах: я женщина убитая, конченая, а следовательно, безобидная. Анри Обернэ, я знаю, описал меня вам как особу ноющую и скучную, недовольную всем и обвиняющую всех. Это его тезис, и он развил его в моем же присутствии, ибо, если он дурно воспитан, он все-таки искренен, и я знаю, что не имею в нем вероломного врага. Скажите ему, что я ни на кого не жалуюсь, и затем сообщите ему, по какой причине я приехала сюда. Вы также знаете и промолчите о той причине, по которой я завтра же уеду.
— Завтра! Вы уезжаете завтра?
— Да, если г. Мозервальд остается, а я ведь не имею на него ни малейшего влияния.
— Я ручаюсь вам, что он уедет!
— А я запрещаю вам вступаться за меня. По какому праву, позвольте вас спросить, вы собираетесь компрометировать меня, принимая на себя роль моего рыцаря?
— Но, Боже мой, почему это вы хотите уехать? Разве оскорбления этого человека могут коснуться вас?
— Да, оскорбления всегда касаются вдовы живого мужа.
— Ах, вы женщина непонятая и покинутая, я так и знал! Но…
— «Но» тут не причем. Таково положение дел. Г. де-Вальведр весьма почтенный человек, который знает все на свете, кроме искусства заставить уважать женщину, носящую его имя. Но к счастью, эта женщина знает свои обязанности к своим детям, и для того, чтобы заставить уважать себя, может прибегнуть только к одному средству — уединению и одиночеству. Вот она и вернется к себе, а так как вы знаете, почему она туда возвращается, узнайте также, почему она оттуда выходила на некоторое время. Необходимо, чтобы выбранное для нее одинокое убежище, по крайней мере, принадлежало бы ей, и чтобы никто не имел права мешать ей там. Так вот, я не жалуюсь, но на этот раз я протестую. Общество мадемуазель Юсты де-Вальведр антипатично мне. Мой муж уверяет, что он вовсе не приставил ее ко мне для того, чтобы присматривать за мной, а для того, чтобы служить лектором Павле, не желая навязывать мне роли, еще не свойственной моим годам. Между тем, мадемуазель Юста де-Вальведр преследует и оскорбляет меня. Я терпела все это целых пять лет, а теперь у меня нет более сил. Сейчас пришел логичный и естественный момент покончить с этим, так как брак Павлы с Обернэ решен, и свадьба должна была состояться в начале этого года. Г. де-Вальведр точно забыл об этом, а Анри, как и вообще все ученые, весьма терпелив в любви. Я приехала сказать мужу следующее: «Павла скучает, а я умираю от усталости и отвращения. Выдайте Павлу замуж и избавьте меня от Юсты, или, если Юста должна остаться владычицей в моем доме, то позвольте мне переселиться с детьми к Павле в Женеву, где она должна поселиться после своей свадьбы. А если Обернэ на это не согласен, то или позвольте мне приискать себе или найдите для меня сами другое убежище, какое-нибудь уединенное жилище в тихом месте, все равно где, лишь бы я была избавлена от совершенно незаконного владычества нелюбимой мною женщины». Я надеялась, я думала найти здесь г. де-Вальведра. Но он улетел в облака, куда я не могу следовать за ним. Писать я не хотела и не хочу: в письме чересчур выступает вина отсутствующих. Не хочу я также и прямо объясняться с Обернэ насчет мадемуазель Юсты. Он очень привязан к ней и непременно стал бы на ее сторону. Мы взаимно оскорбили бы один другого, как это уже бывало. Раз я не могу повидаться с мужем здесь, то я поручаю, по крайней мере, вам объяснить Анри причину моего приезда, по внешности такую тревожную и таинственную. Если он любит Павлу, то постарается как-нибудь ускорить свою свадьбу и мое избавление. Вот и все. Забудьте меня и будьте здоровы.