Кончая это объяснение игривым тоном, под которым слышалось подавленное рыдание, она протянула мне руку и встала, собираясь уходить. Я удержал ее.
— Клянусь вам, — вскричал я, — что вы не уедете, подождете здесь г. де-Вальведра и благополучно выполните до конца ваш план, вполне законный и благоразумный. Клянусь вам, что если Мозервальд не уедет, то он не посмеет более поднять на вас глаз, ибо Обернэ и я не дозволим ему этого. Мы имеем на это право, раз Обернэ будет скоро вашим зятем, а я, вы сами это сказали, его alter ego. Наш долг защищать вас и даже не допускать, чтобы вам досаждали. Наконец, клянусь вам, что Анри не станет упрямо принимать сторону неприятного вам лица, которое не может не быть неправым относительно вас. Анри горячо любит свою невесту, и я не верю в его мнимое терпение. Умоляю вас, верьте нам, верьте мне. Я понимаю, какую вы сделали мне честь, говоря со мной, точно с родным человеком, и знайте, что с сегодняшнего дня я буду предан вам до самой смерти.
Пылкость моего рвения не испугала г-жу до-Вальведр. Слезы ее ослабили ее, и она точно инстинктивно поддавалась потребности довериться другу. Я же никак не мог понять, каким образом такая прелестная, такая гордая и в то же время кроткая женщина могла быть до такой степени одинокой в жизни, что нуждалась в покровительстве молодого человека, почти мальчика и чужого ей. Я удивлялся, негодовал на ее мужа и семью, но лично был безумно счастлив.
Расставшись с ней, я отправился к Мозервальду.
— Ну что же, — сказал я ему, — каковы дела? Деремся мы?
— Ишь каким вы козырем являетесь, — отвечал он. — Уж не воображаете ли вы, что я отступлю? Вы ошибаетесь, mon cher, я умею драться и дерусь, когда это нужно. Я имел чересчур много любовных похождений, чтобы не знать, что при случае храбрость необходима. Но тут не имеется достаточного повода, и я нимало не сержусь. Я огорчен, вот и все. Утешьте меня, это будет гораздо человечнее и гораздо умнее.
— Вы хотите, чтобы я утешил вас?
— Да, вы можете это сделать. Скажите мне, что вы не ее любовник, и надежда не покинет меня.
— Ее любовник! Да я вчера видел ее в первый раз! Да за какую же женщину принимаете вы ее, вы, испорченный и все оскверняющий ум?
— Вы ругаетесь, а значит, вы влюблены в нее! Да, это ясно. Вы надо мной подшутили: сказали мне, что находите ее некрасивой, и предложили мне свои услуги… Я и попался в ловушку. Ах, как человек становится глуп, когда любит! Но вы от этого поумнели: это доказывает, что любовь ваша слабее моей.
— Вы имели претензию любить, вы, который употребляете одни гнусные средства и воображаете, что любовь можно купить.
— И все-то вы преувеличиваете. Удивляюсь, право, как это такой умный человек, как вы, так дурно понимает действительность. Как, засыпать женщину подарками и сокровищами, нечего от нее не спрашивая — значит оскорблять ее?
— Знаем мы эту манеру, нечего и спрашивать, mon cher. Это обычное средство всех дерзких набобов, и доказывает внутреннюю уверенность, спокойное, предательское ожидание, на которое всякая честная женщина может только негодовать. Это просто способ помешать капитал с расчётом на личное удовольствие и на неизбежную низость той, которую соблазняют. Нечего сказать, прекрасное бескорыстие, и, будь я женщина, не очень бы оно меня тронуло!