Мы жили неподалеку от Палермо. Каждый день я летал туда впопыхах, чтобы справиться на почте, нет ли письма на мое имя. В тот день для меня мелькнула надежда, последний луч солнца. Подходя к городу, я увидал выезжающую из него наемную карету, летевшую галопом на меня. Внутри меня какое-то таинственное предчувствие прокричало, что это помощь мне. Я бросился наобум, как сумасшедший, к морде лошадей. Из окна дверцы высунулся господин: это был он, Мозервальд!
Он усадил меня подле себя и велел ехать дальше, ибо он ехал к нам. Переезд был такой короткий, что мы только и успели торопливо обменяться самыми нужными объяснениями. Он получил мое письмо, вместе с тем письмом, которое я посылал ему для Анри, на два месяца позже вследствие несчастья, случившегося с его секретарем: тот был серьезно болен после ушиба и забыл передать ему мое письмо. Как только этот добрейший Мозервальд познакомился с моим положением, он швырнул в огонь мою денежную просьбу к Обернэ и полетел ко мне. Теперь он привозил мне деньги, помощь, любовь — все, что только могло спасти Алиду или продлить ее жизнь.
Я не хотел допустить его к ней, пока я не предупрежу ее о будто бы случайной встрече с ним. Больным всегда боятся показать тревогу о них. Я также боялся, что свирепое предубеждение Алиды против евреев заставит ее принять холодно этого верного и преданного друга.
Она улыбнулась своей странной улыбкой и не далась в обман относительно причины приезда Мозервальда в Палермо. Но она приняла его любезно, и я тотчас заметил, что вид нового лица составлял для нее развлечение, и что удовольствие говорить с ним о своей семье приносило ей некоторую пользу. Оставшись один с Невфалимом, я спросил его, каково его впечатление и как он ее нашел.
— Она умирает! — отвечал он мне. — Не делайте себе иллюзий, теперь все дело в том, чтобы облегчить ей конец.
Я бросился в его объятия и горько заплакал. Я так давно сдерживался!
— Послушайте, — продолжал он, осушив тоже свои слезы, — я полагаю, что прежде всего необходимо устроить так, чтобы она не видала своего мужа.
— Ее мужа? Да где же он?
— В Неаполе, ищет ее. Кто-то заметил вас, когда вы уезжали из Алжира, и передал ему, что жена его казалась умирающей, и что ее пришлось переносить на руках. Он был в то время в Риме, тревожась о ней и отыскивая ее по всем монастырям, так как его старшая сестра убедила его, что она не с вами, а действительно в монастыре.
— Но, значит, вы видели Вальведра в Неаполе? Значит, вы с ним говорили?
— Да, мне не удалось избежать встречи с ним. Несмотря на все его мягкие упрашивания и холодные угрозы, я не выдал вашей тайны. Мне удалось, или кажется, что удалось заставить потерять себя из виду. Уехать от него я уехал, но он очень настойчив и тонок, а я, к несчастью, очень известен. Он станет справляться, и ему будет легко узнать, в какую сторону я направился. Он, конечно, угадал, что я еду к вам, и я вовсе не буду удивлен, если он приедет сюда через несколько дней. Перестаньте заблуждаться, он еще любит эту бедную женщину — он еще ревнует ее… Несмотря на его спокойный вид, я разобрал, что в нем происходит. Вам надо скрыться, т. е. я хочу сказать, надо скрыть Алиду подальше от города или в гавани на каком-нибудь судне. Я могу распоряжаться на нескольких судах, у меня всюду много друзей, т. е. много обязанных мне людей.
— Нет, нет, милейший Невфалим, — отвечал я, — это не то. Нам надо поступить совершенно наоборот. Вы должны подстеречь прибытие Вальведра и предупредить меня, как только он приплывет в Палермо для того, чтобы я отправился к нему на встречу.
— А, вы все еще хотите драться? Вы еще не находите, что бедная женщина достаточно настрадалась?
— Драться я не намереваюсь, я хочу привести Вальведра к его жене. Только он один может спасти ее.
— Как? Что такое? Значит, она о нем жалеет? Значит, вы перед ней провинились?
— Нет, слава Богу, я перед ней не виноват. Но что она жалеет о своей семье, так это верно. Вальведр поступит великодушно, я его знаю. Ревнует он или нет, а только он сумеет и утешить и подкрепить ее бедную, удрученную душу!
Мозервальд вернулся в Палермо и поручил наблюдение в гавани самым верным своим приспешникам. Затем он возвратился к нам и поселился в моей маленькой квартирке, чтобы быть постоянно у нас под рукой. Он выказал поразительную доброту, кротость и предупредительность. Я должен отметить это и никогда этого не забывать.
Алида пожелала опять его повидать и поблагодарить за его дружбу ко мне. Она не хотела подавать ни одной минуты вида, что подозревает его прошлую или настоящую влюбленность в нее. Но странная вещь, хорошо обрисовывающая эту мелочную и прелестную женщину — она вдруг пококетничала с ним на краю могилы. Она приказала Бианке разрисовать себе брови и щеки и, растянувшись на кушетке, вся закутанная в тонкие алжирские ткани, она еще раз показалась царицей в томности своей умирающей красоты.