В кухне пусто и дымно. Куряки срулили к остальным — зажигать! Распахиваю окно, потом холодильник. На верхней полке стоит Динин «Наполеон» с дыркой в центре. Кто-то выел из него сердцевину — вон столовая ложка вся в креме.
Мне становится ужасно смешно. Вспоминается что-то смутное: толстая серая мышь в синих штанах в картонной коробке от торта. Кажется, это из Лизиного «Кота Леопольда»…
На кухню заходит грустный Женёк — его отбрили по полной. Думаю, это он сожрал торт, больше некому.
— У тебя есть поесть? Мне эти суши с мандаринами уже вот тут!
Я опять смотрю в холодильник:
— Будешь сосиски?
— Давай. А их солить надо?
— В смысле?
— Ну, когда варишь — надо или нет?
— Не надо, — я набираю в кастрюлю воду из кулера и включаю плиту. — Закипит, бросишь.
— Аригато[14]. А ты чего такая?
— Какая?
— Ну, убитая. Грузишься? — Женёк швыркает носом.
— Я не гружусь, — выдавливаю из себя полусантиметровую улыбку. Это даётся с трудом. — А тебе Максим не звонил?
— Макс? Да он скоро будет. У него с предками несрастон, как обычно. А у вас что, типа, любоф и всё такое?
— Так он тебе звонил?!
— А то! Эй, ты куда сорвалась?
А я уже несусь из кухни по коридору, три ступеньки вниз, налево, через холл… Надо глянуть в зеркало, мало ли! Помадой измазали, может, нос блестит… Впопыхах налетаю на кого-то, падаю, приземляюсь вроде на руки, но сильно ушибаю колено.
— Не видишь, куда прёшь? — злобно кричу я от досады и боли.
— Сори, я не хотел.
Поднимаю глаза и вижу какое-то нереальное количество крохотных розовых бутонов. А за ними — Максима с испуганным лицом.
Жизнь становится так офигительно прекрасна, что я едва ли способна с этим справиться.
— Это он что, тебе подарил, да? Такие красиииивые! И ножки толстенные!
Кто-то из девчонок принёс букет из холла и уже поставил его в вазу.
— А что там в пакетике? Ой, девочки, духи! У меня у мамы такие же — дорогущие! — девчонки облепили меня, как комары.
— Духи и розы — что может быть оригинальнее? — говорит Дина с хорошо скрытой иронией. Это она умеет.
Мы сидим в Наташиной спальне. Вернее, сижу только я — в подушках, с негнущейся, как у старого Буратино, ногой. Девчонки крутятся вокруг, охают, ахают, рассматривают мою комнату. Они думают, что это моя комната. И моя мама на тумбочке в рамке.
— А это твоя мама, да? Как фотомодель! — Полина берёт Наташину фотографию.
Я переоделась в юбку, и на коленке красуется бордовый синяк. Скоро он станет синим, как ему и положено.
Максим проводил меня на второй этаж, устроил на кровати, а сам побежал за льдом.
Пока мы поднимались, он всё молчал, придерживал меня за талию, а я держалась за его шею. Сердце у меня колотилось так громко, как, наверное, куранты вместе с Биг Бэном в новогоднюю ночь. У него тоже колотилось, я не слышала, но понимала. Я держалась за Максима и думала, что если бы я случайно не упала, то это надо было бы сделать специально. Так в сериалах поступают разные коварные обольстительницы.
— Тебе больно, да? — спрашивает Настя, и брови у неё становятся домиком.
— Ничего, сейчас пройдёт, — я морщусь.
Дина нашла где-то бутылёк с йодом и теперь щедро поливает им моё колено.
— Ты куда столько? — говорит Анна-Мария. — Хватит, кожа сгорит!
— У тебя мозг есть, нет? Надо же всех бацилл убить! — парирует Дина и опрокидывает на меня бутылёк. На Наташином бежевом покрывале образуется уродское чёрное пятно.
— За-ши-бись!
— А ты под руку побольше лезь! — злится Дина. — Иди вон лучше к своему Чижевичу, он тебя уже заждался, наверное. Всё, девочки, двигайте на выход! Нам с Валечкой надо поговорить.
У девчонок недовольные лица: охота же обсудить такую новость! Матвеева с букетом! Как это так? И почему они ещё не в теме? Но Динино слово — закон. Даже для Анны-Марии с её угольками оно — закон. Так уж повелось в нашем классе. Девчонки выходят из спальни, как битые палкой собаки.
— Ну ты, мать, сильна! — говорит Дина, в сапогах забираясь ко мне на кровать. — Быстро ты Максика окрутила! У меня и то в своё время не вышло. Как у тебя-то получилось? — в её голосе искреннее недоумение.
Мне не нравится, как она это говорит. И как на меня смотрит — с пренебрежением. Как будто я и не человек, а урод какой-то. Как будто в меня и влюбиться нельзя. У меня от её слов по сердцу словно бритвочкой провели — тихонько так, раааз! И тут же злость накатила. И я опять увидела, какое у неё противненькое красивенькое личико с вечной этой улыбочкой. Мне хочется сказать Дине какую-нибудь гадость, так и подмывает, но тут в комнату заходит Максим.