— …Как здравомыслящий человек, понимаете, что в Штатах созданы все условия… должный уход, профессиональная няня, специализированная школа… я обеспеченный человек, будущее вашей дочери… вы с бабушкой будете навещать раз, два раза в год, сколько потребуется… все расходы беру на себя… я люблю вашу жену, что важнее — глубоко уважаю… взаимности не требую, смею лишь надеяться… жертвует ради дочери, понимаю и принимаю…
Кто-то снова играет на скрипочке.
— …К Лидии, как к собственному ребёнку, ни в коем случае не умаляя вашего права… единственный шанс на стопроцентное выздоровление… её поставят на ноги, она сможет ходить — в первую очередь все мы обязаны думать об этом…
Я всё слушаю, слушаю скрипку.
— …Наверное, вы правы. Там ей будет лучше, — доносятся до меня папины слова.
И вдруг у меня получается — груши и яблоки складываются, мне всё становится ясно.
Когда папа с мамой ссорятся, я должна быть рядом. Пока я рядом, они будут вместе. Пускай ругаются друг на друга, кричат, зато никто никуда не уйдёт. Когда я рядом, я контролирую их — ведь всё зависит только от меня.
От меня!
Ни от папы, ни от мамы и даже не от американца с его специализированной школой.
Только от меня.
Ведь даже когда уже всё решили за тебя, даже когда тебя не спросили: «А что ты думаешь? Чего хочешь ты?», забыли спросить или не посчитали нужным, даже тогда всё зависит только от тебя самого.
Всё просто: надо быть вместе, рядом. Мама всегда рядом, значит…
— Однажды в детском саду появилась горка. Её построили зашкафцы — такую высокую-высокую! — громко говорю я и беру с парты свёрнутый в трубку листок.
— Лидочек, что ты?! — мама испуганно смотрит то на меня, то на Брайана.
— Мамочка, я тебя люблю.
— Я тоже люблю тебя, детка… — она пытается обнять меня, но я высвобождаюсь.
— Не надо, не перебивай. И не обижайся, пожалуйста, но я останусь с папой. Дома.
— What did she say?[22]
— Я не хочу в Аризону.
— Лидочек, всё уже решено, мы всё обсудили с Брайаном и с папой, он будет к нам приезжать.
— Нет.
— Honey, what is she saying?
— Пойми, малыш, тебя там вылечат.
— Я никуда не поеду.
— Но почему?
— Здесь дом, здесь папа. Здесь Зашкафье!
— Darling, please translate!
— Нет никакого дома и никогда не было! Дом там, где тебя любят, а папа — тот, кто о тебе заботится, понимаешь? За-бо-тит-ся! И Зашкафья никакого нет! Это твои фантазии, выдумки, вымысел! Господи, да что же в твоей голове творится?!
— Есть! Оно есть! — выкрикиваю я и в доказательство разворачиваю карту Зашкафья, которую мне подарили его жители.
— Move this freaking bookcase! — мама вдруг подскакивает к книжному шкафу и безуспешно пытается сдвинуть его с места.
— Мама, ты их раздавишь!
Брайан налегает своим бурлацким плечом на шкаф, тот с жалким скрипом подаётся, старые петли не выдерживают, стеклянная дверца со звоном разбивается об пол. Вниз, как подстреленные вороны, валятся Солженицын, Мандельштам, Чуковский, Фет… поднимая серое облако. Чучик чихает и затравленно вжимается в угол, а мама в изумлении глядит на чёрный от густой, свалявшейся пыли прямоугольник, усыпанный пуговицами, скорченными огрызками яблок, смятыми фантиками от конфет…
Бутылочные осколки, абрикосовые косточки, канцелярские скрепки, сушки, бусины, обрывки мулине, смятые исчирканные страницы, маникюрные ножницы, мамина помада, зеркало, дедушкина фотография…
— Что это?… — мамины глаза расширяются от удивления. Кажется, ей очень противно. — Что это за гадость?!
И вдруг она начинает топтать, вдавливать, вминать, вонзать свои острые каблуки в улицы, переулки, площади, парки, аллеи, дома. Перепуганные зашкафцы выкатываются из своих убежищ и бросаются врассыпную:
— Спасайся, кто может!
— Выкини эти бредни из головы, ты слышишь меня?! Никакого Зашкафья — здесь только мусор и грязь!
— Не ори на ребёнка!
— Honey, stop it!
Под каблуком, как яичная скорлупа, ломается чей-то домик.
— Не надо, мамочка!
С коленок глухо падает на пол мосол Чучика.
Я вскакиваю и делаю пять широких папиных шагов к Зашкафью.