— Хорошо. Давай я буду звать тебя котиком Тарасиком.
— Меня уже так папа называет.
— Нуууу… — тянет Лиза, — давай тогда Собачкиным. Хочешь?
Глава 5
Позавчерашний батон
— Зачем ты так сказала? Что папа умер?
— Потому что это правда. — Мама режет на кусочки морковь для жаркого: ток-ток-ток-ток по доске.
— Мама! Как ты так можешь? Он ведь живой.
— Он нас бросил, а это хуже, чем если бы он на самом деле умер.
Мама разрезает не морковь, а кухонное пространство. В одном кусочке я, в другом — она со своим острым ножом.
— Кому хуже? Тебе? — я вдруг начинаю злиться. — Меня же в школе сироткой дразнили! Мне же сны снились! Я же всё время думала, что у меня папы нет!
— А у тебя его и нет, — спокойненько так отвечает мама. — Он предал тебя. Он женился на другой женщине. Ты ему не нужна, понятно?
— Нужна! Он мне сам сказал. Это ты ему не нужна!
— Не ори, хозяйка услышит. — Мама невозмутимо вываливает свою дурацкую морковь в сковородку.
— Да мне по фиг!
— Выбирай выражения! Сказал он ей! Он тебе сейчас и не такого наговорит. Очнулся через восемь лет, говорун.
— Папа меня искал! Он же писал мне! Почему ты мне его письма не показывала?
— Не показывала для твоего же блага.
— Ты врёшь! Всё врёшь! И всё время врала!
— Успокойся, сказала. Лучше послушай меня, — говорит мама ледяным тоном и включает газ под сковородкой. — Твой отец — подлый человек. Ты не знаешь и половины того, что… — она вдруг замолкает.
— Чего?
— Неважно… Дочка… — Мама вдруг вся как-то обмякает и опускается на табурет.
Мне становится страшно. Ей что, плохо?
Я привыкла, что мама всегда одинаковая — строгая и… Да, чёрствая, как позапозавчерашний батон. Как будто её, как Железного дровосека, сделали из железа, а внутрь положили только строгость и чёрствость. И больше ничего.
— Я тебе не сказала правды тогда, — говорит мама с табурета, — но я сделала это ради тебя. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась… В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя… для нас с тобой сделать. — Мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждёт. — Я, наверное, виновата перед тобой.
Во дворе между пальмами кто-то натянул верёвку с мокрым бельём. С семейными трусами и майками. А на скамейках сидят старушки и кричат своим внукам, чтобы они не хватали Степана за лапы. Но внуки всё равно хватают этого Степана.
— Прости.
Я подхожу к маме — у неё уставшее белое лицо без косметики, и она похожа на медузу, которую вышвырнуло прибоем на берег.
— Обещай, что никогда больше меня не обманешь.
— Обещаю, — кивает мама.
Она никогда не пользуется косметикой. Только ночным кремом, который вкусно пахнет какими-то цветами. Так пахнет на лугу в километре от Фирсовки, когда июль и только что прошла гроза.
Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:
— Папа меня в гости позвал.
— Нет.
— Ну мама!
— Даже и не думай, — она моментально становится прежним чёрствым батоном.
— Но почему? — к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.
— Сиди, — командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. — Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?
— Понятно.
— Мой руки, и будем ужинать.
— Не хочу, — говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.
— Мама, а баба Лиза?..
Мама качает головой.
Я не стала спрашивать у неё, от чего умерла бабушка. Мне почему-то было уже всё равно.
А с папой мы всё-таки стали общаться. Всё вышло из-за школы. Вернее, из-за тёти Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.
— Кто тебя за язык тянул? — злилась мама. — Мне не нужны его подачки и покровительство!
— При чём тут ты, вообще? — спокойно возражает тётя Ботя.
Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у неё длиннющие, как у Мура-масы из «Блич»[2].
— Ты лучше о дочери задумайся — так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек в городе.
Тётя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой — на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они ещё были студентами. По папиной просьбе. Он маму один раз увидел и сразу влюбился.