Нам не спится. Я просыпаюсь под звуки дождя, мягко стучащего по деревянным ставням, и натягиваю одеяло на голову. Возникают страшные воспоминания. Ощущаю, как он хватает меня за затылок и пихает мою голову вниз. Не могу остановить видения, поэтому встаю.
Мы настолько измучены, что почти не разговариваем за завтраком. Я хочу поговорить с Жеральдом или Пеппер о вечеринке, но сама не знаю, что хочу услышать от них. Кроме того, я не особо умею постоять за себя. Это умение так и не пришло ко мне. Чувствую собственную уязвимость и даже виню себя за случившееся. Зачем я только села в его машину?
Меня осеняет мысль, насколько я зависима от агентства. Они как псевдосемья, от которой зависит мое выживание. Я получаю от них работу, деньги, руководство и моральную поддержку, потому что не знаю никого в этой стране, кроме Скарлетт, и она тоже никого не знает!
Агентство имеет право поднять меня на вершину или удерживать на дне бассейна, чтобы утопить. Вижу, как новые девушки приезжают в город и Жеральд отправляет их прямо на съемку в Vogue без всякого собеседования. Он самый могущественный агент не только во Франции, но и во всей Европе. Журналы и фотографы спрашивают его мнение, каких моделей им следует использовать. Хотелось бы, чтобы он рекомендовал им пригласить меня.
Пеппер поднимает глаза, когда я направляюсь прямо к ней.
– Можем ли мы поговорить минутку? – спрашиваю я.
– Bien sûr (Разумеется), милая, но прежде, пока не забыла, Джилл, тебя отобрали для рекламной кампании La Redoute. Это хорошая новость, chérie (дорогая). Ты снимаешься на следующей неделе.
Я стою, дымясь изнутри, с пустым выражением на лице.
– Что случилось, разве ты не рада?
Не могу ей передать, что сейчас испытываю, поэтому говорю: «Я не могу больше ходить на вечеринки». И жду ответа. Она смотрит на меня округлившимися глазами, не двигаясь. Жеральд слышит наш разговор и подходит к нам. «Что это, Жиль? У тебя проблемы с моими вечеринками?» Он разозлен. Мое лицо вспыхивает. «Я не чувствую себя комфортно…» – «О, тебя не устраивает? Хорошо. Нет вечеринок – нет собеседований!»
Он разводит руками и возвращается к своему столу. Включает музыку на полную громкость, зажигает сигарету и берется за телефон. «Мне жаль, Джилл», – говорит Пеппер. Я испытываю внутреннюю дрожь. Глубоко вздыхаю. Знаю, если мне не нравятся местные порядки, есть сотни других моделей, которые хотят занять мое место.
Позже в тот же день звоню в агентство из телефонной будки, чтобы отметиться, как делаю это каждый вечер. Пеппер отвечает и кажется расстроенной: «Эй, никаких назначений на завтра. И слушай, ты и Скарлетт возвращаетесь к работе только со мной. Жеральд больше не будет бронировать вас на мероприятия».
Его послание ясно.
– Хорошо, поговорим позже, – говорю я, чувствуя свое поражение. Она уже повесила трубку.
Я в папиной одежде пожарного, Дауни, Калифорния, 1965 год
Головастики
1960-е годы, Калифорния
Дауни, штат Калифорния, – мой родной город. Это всего в десяти милях к юго-востоку от центра Лос-Анджелеса, в окружении 5, 710, 605 и 91-й автострад. Дауни горячий, плоский и неподвижный.
Конкретно, я из Южного Дауни, который отличается от более красивого, безопасного и респектабельного Северного Дауни. Мой квартал находится вблизи местности Догпатч, получившей свое имя по названию банды. Недалеко находятся киностудия Paramount и город Комптон. Мой папа – пожарный в Уоттсе, пригороде Лос-Анджелеса, что находится в пятнадцати минутах езды.
В нашем районе бандитские разборки, сделки с наркотиками и домашние грабежи – обычные явления.
Помимо сомнительной местности и насилия за порогом моего дома, насилие было и внутри. Мои родители поженились, когда им было всего двадцать и двадцать один год, и у них сразу появилась моя сестра, а три года спустя и я. Они оба тянули за собой груз дурного, «токсичного» воспитания. Папин отец был жестоким алкоголиком, который избивал моего отца, а его мать была не слишком теплой и пушистой. Моя мама не выносила присутствия собственной матери, но любила своего отца. У моей бабушки был злой нрав, и она могла закатить гневную истерику. Мама всегда чувствовала, что ее мать больше любит младшего сына.
Хотя мой папа не проявляет такой жестокости с нами, как его отец, он пугает и может перейти от смеха к побоям в доли секунды. Никогда не знаю, когда это случится. Он может выйти из себя без всякого повода. Все мое детство ходила на цыпочках, чтобы избежать его гнева.
Когда мне было лет пять-шесть, мое любимое занятие – пройтись мимо соседнего квартала к молочной ферме «Лонгс Дери». Я карабкаюсь на крашеные белые заборы из еловой древесины и кричу коровам «му-у-у-у», пытаясь заставить их мычать в ответ. Собираю горсть сена из-под ограды и снова взбираюсь на забор, чтобы покормить коров. Всегда выискиваю стельную корову, надеясь понаблюдать, как она телится. Теленок появляется в большом прозрачном мешке, который мама облизывает, пока малыш не очистится и не попытается встать на ноги. Мне нравится смотреть на телятницу, и мечтаю когда-нибудь подоить корову. Если у меня есть с собой припасенные монеты, то иду к киоску для проезжающих машин у главного входа и покупаю мороженое на вафлях.