— Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.
— Их не было, — пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.
— Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.
— Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, — повернулся я к ней корпусом. — Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.
— С чего распалился? День плохой?
— Отморозки затрахали, — ухмыльнулся я. — Пошел, Андреевна. Чем светлее, тем спокойнее.
— С Богом.
Перед домом я почувствовал неладное. Прошелся глазами по стеклам подъезда. Заметил мелькнувшую голову. Осмотрелся, ни намека на знакомое лицо. Не старая квартира, где собаки хвостами повиливали. Солнце закатилось за пятиэтажки. От деревьев тени плащами накрыли пространства, захватив и наш крупноблочный. Увидел, что одна лампочка горит. Главное, не промахнуться, там пусть Бог рассуждает, забирать мою грешную душу, или оставить париться дальше. Вход залит вязкой чернотой. Наощупь доплелся до второго этажа. Значит, не барсетка нужна. Добрался до третьего. Тишина, словно подъезд вымер. С верха пробивается слабый свет. Не в Ростове живем, западом запахло. На площадке между пролетами двое парней в куртках. Опять поздоровались. Сжимавшие рукоятку шила пальцы успели занеметь. Вот и квартира. Перекинув дырокол с сумкой в левую руку, правой вынул ключи, воткнул в скважину. Открыл железную дверь, в деревянной всунул в отверстие бородку второго.
— Что-то душно стало…
Я круто повернулся. Заскочить в прихожую не успел бы, дверь закрывалась на два замка. В руках сумка, барсетка, рукоятка шила. Парень повыше ростом расстегнул куртку, выдернул короткоствольный Макарова, направил на меня:
— Открывай… И заходи…
Я отбросил книги с барсеткой. Ключи остались в замке. Перекинув шило в правую руку, просел на правую ногу. Отморозок боком карабкался наверх, второй продолжал торчать на площадке. В голове пронеслась мысль, что пацан находится в удобном положении. Прижимается к перилам, слаб в коленках. Но у него пушка, возможно, на взводе. С площадки следит за развитием событий второй гаденыш. Вариант отпадает, не успеваю. Пацан перевалился через последний выступ, раскорячился напротив.
— Что тебе надо? — выдохнул я.
— Шевелись, — повторил отморозок. — Не вздумай шуметь. Кранты.
Фраза показалась напыщенной. В то же время, если двери распахнуть, точно придет конец. Прояснилась задумка грабителей. Не только барсетка с деньгами, но все ценное, что есть в комнатах. Потом не докажешь, что за порогом брать нечего.
— В доме ничего нет, — заверил я. — Дверь открывать не буду. Побеседуем здесь.
— Работай, сука, — подался мерзавец, наставляя ствол пистолета в лоб. — Поворачивай ключ, или нажимаю на крючок…
Отклонив голову, я всадил жало в обнаженную за воротником шею. Бандит пошатнулся, как-то закостенел. Я надавил, вгоняя острие глубже. Отморозок зашлепал губами, выпучил глаза. Отбросив руку с пистолетом, я прижал обмякшее тело к себе на случай, если товарищ вздумает стрелять. Мельком глянул на рану. Отверстие даже не покраснело. Отметил, что кожа у парня пергаментная. Неживая. Втянулась вместе со стержнем в лунку использованной жвачкой, словно паскудник поролоновый манекен. Внизу второй пацан напрягся в нашу сторону. Скорее всего, остался на стреме и теперь боялся, что операция затягивается. В случае удачного исхода, он шмыгнул бы за нами в квартиру. Я держал невесомое тело за курточку, не в силах добраться до пистолета, который пацан оттопыривал назад.
— Я кручусь на всех деньгах, — переводя дыхание снова повторил я. — Дома ничего нет. Уходите по хорошему.