— От кого прячемся? — принялся давить Жоля. — Золото? Доллары? Выкладывай, писатель.
— Ни того, ни другого, — приподнял я плечи. — Товарищ пожаловал в гости. Обсуждаем проблему избавления бомжей от насекомых.
— За дверью? — гоготнул прапорщик. — Ладно, к тебе есть дело.
— Ясно.
Многозначительно посмотрев, Жоля подался к своим. Из рыночных ворот вышел Усатый. Поймав отмашку, направился к нам. Когда просунул голову между мной и мужчиной, я шепнул на ухо:
— Боевой и трудовой. Красного. На закрутке. Договоришься, отстегнешь за наколку.
— На хрен они нужны, — вскинулся Усатый. — Еще отстегивать. Совсем, что ли?
— Мой клиент, — косясь в сторону ментов, опешил я.
— Хоть чей, — повысил голос Усатый. — Наградами не занимаюсь.
Я растерялся. Прикусив губу, сузил зрачки. Засланный кубанский казачок. Скупает ордена и медали ведрами. Мало того, Жоля его друг. Проучить решили по чьей указке?
— Пош-шел вон, — прошипел я Усатому. — Знать не желаю.
— Я тоже, — неуверенно буркнул кубанец.
Договорившись, чтобы мужчина подождал, направился к ментам.
— Что произошло? — обследовал меня Жоля. — Не поделили?
— Свои дела, — чертыхнулся я. — Что вы хотели?
— Баксы поменять. Двести.
— По пять восемьдесят.
— По такой цене давно бы поменяли. По шесть.
— Ничего не оставляете. Ну, давайте по шесть.
— Только они…, - замялся старший. — Девяносто третьего года.
— Тогда по пять восемьдесят, — уверенно сказал я. — Ребята берут по пять с полтиной. По шесть клиента не найдешь, чтобы сдать.
— Потому подкатили к тебе, — переступил с ноги на ногу Жоля. — Ваши писатели ездят за границу. Им и приправишь.
Я понял, что в центре валютчики дали ментам от ворот поворот. Те отпугивали богатых клиентов, раскалывая последних на крупные суммы напоминанием о запрете на валютные операции между частными лицами. Обменяв баксы, подозвал маячившего через трамвайные пути мужчину с орденами. С покупкой побежал в рынок. Заворачивая на центральный проход, увидел на ящике Пикинеза, не пропускавшего ни одного похожего на сдатчика гражданина. Вначале он торчал в середине сплошной стены ларьков. Но так достал наглыми перехватами, что ребята выперли его в кучу с торгующими овощами шумными кавказцами. Прозвище получил за схожесть с данной породой собак — толстый, коротконогий, мордастый, ноздреватый нос задран вверх. Мужик начитанный. Барыга от рождения.
— Не бегай, — предупредил Пикинез. — Ты привлекаешь внимание.
Я сбавил скорость. К хорошему совету не грех прислушаться, несмотря на то, что давший его доводил до белого каления и меня. Проскочив полнокровного Муромца со товарищами, не раз выговаривавшего за сдачу баксов армянам, но не поднявшего цену пусть на червонец, заметил Бандеру с Крысой. Ребята скоро примутся банковать до лунных пейзажей на темного бархата небе.
— Ордена, — выдавил я с отдышкой. — Не рядовые.
— Рядовыми нас не удивишь, — спокойно рассудил Бандера. — Показывай, не стесняйся.
Я растормошил сверток. Менялы уткнулись в награды. Интересовали их номера, состояние. Какой монетный — московский или ленинградский — двор выпустил. Мельчайшая деталь поднимала цену рядовому, казалось бы, значку до недосягаемых высот. Время тянулось медленно, я устал переминаться с ноги на ногу.
— Сколько за них просишь? — не поднимая головы, спросил Бандера. Добавил. — Нужна консультация дельного человека.
— Без сомнения, — поддержал Крыса, круглолицый мужик тридцати лет, работавший на пару с женой, родственницей бригадиру — Боевой под Блюхера, трудовик стахановский. Позвони Цвикеру.
Вытащив билайновский сотовый, Бандера набрал номер. Разговор длился несколько минут. Защелкнув крышку, назвал цену за оба ордена. Не метель, но легкая поземка из купюр мелкого достоинства в мой карман. В Москве бы…За бугром еще дороже. Теперь ордена будут ходить по кругу, занимая ниши в частных коллекциях. Впрочем, какая разница, где им находиться — Земля круглая. Я заспешил обратно. Вновь Пикинез заставил умерить пыл. На выходе из ворот столкнулся с Усатым. Скотина, едва не сдал. Бьет в грудь, мол, казак. Отец мог быть сыном казачьим. Усатый больше походил на брехло собачье. Странно, но массовый исход из страны подневольных людей произошел одновременно с американскими пионерами, в большинстве, тоже убежавшим от наказания в отечествах на другой материк.